Мое самодержавное правление

I Николай

Не ясно ли то, что там, где более не повелевают, а позволяют рассуждать вместо повиновения, там дисциплины более не существует; поэтому повиновение, бывшее до тех пор распорядительным началом, переставало быть там обязательным и делалось произвольным.

Отсюда происходит беспорядок во мнениях, противоречие с прошедшим, нерешительность насчет настоящего и совершенное незнание и недоумение насчет неизвестного, непонятного и, скажем правду, невозможного будущего.

Таким образом, установим тот факт, что Пруссия, для того, чтоб остаться той, чем она была: великой и сильной военной державой, – должна возвратиться к старинным своим учреждениям,

основанным на опытах и преданиях прошедшего, или же она должна перестать быть военной державой, должна спуститься в разряд государств, правда обширных, но слабых, с очень разнообразными, вовсе не однородными местными интересами и подвергнуться всем превратностям, происходящим от пустословия и страстей 100 или 200 повелителей, заменяющих благотворную волю одного государя, отца своих подданных.

Можно надеяться, что военное действие против Берлина не может и не должно иметь целью восстановить и скрепить то, что было сделано в последнее время и с чего уже получаются горькие плоды, но, напротив, восстановить старинное правительственное здание в таком виде, в каком оно было в годы славы и благосостояния монархии.

Никто не может желать лишить самого себя жизни, потому что взять вторично оружие для того лишь, чтоб укрепить гнусный образ Февральского правления, было бы преступлением, ибо это значило навсегда погубить Пруссию и заменить ее жалким государством, без силы и прочности.

Но мгновенное военное действие во всей монархии, во имя короля, для восстановления или водворения старинного порядка вещей, мне кажется возможным.

Оно должно быть сопровождено провозглашением от самого короля, объявляющего, что во время Мартовских событий король не мог без ужаса видеть проливающуюся кровь своих подданных в этой братоубийственной борьбе; что, желая во что бы то ни стало прекратить эту борьбу, он уступил мольбам, выраженным ему во имя народа, пожаловав стране желаемые ею учреждения; что, впрочем, он заранее был убежден в том, что неодобрения не замедлят выразиться со стороны большинства народа, как вещь, противоречащая духу народных преданий, воспоминаниям о монархии и к тому же в совершенной противоположности с интересами страны.

Что убеждение это овладело теперь всеми благонамеренными сословиями, что почти ежедневные неистовства самой презренной берлинской черни, не знавшей более никаких границ, угрожали и жизням и собственностям.

Что с этой минуты король полагает, что наступило время прекратить такой порядок вещей, нетерпимого и несовместного с честью Пруссии; и что, опираясь на непоколебимую верность своего войска, прошедшего через целую эпоху всевозможных испытаний невредимым и непорочным, он объявляет все случившееся с февраля 1847 года отстраненным и несуществующим, прежние же законы и постановления монархии – вновь установленными во всей своей силе; и лица, противящиеся, им будут сочтены изменниками и вне закона; и что, наконец, везде, где оно только окажется нужным, войско и военная сила будут отвечать за исполнение настоящего постановления.

II. После бедственных Берлинских дней прусский король объявил, что отныне Пруссия сливается с Германией.

Без сомнения, значение этого выражения было понято немногими лишь людьми, но большая часть пруссаков, в особенности войско, оплакивает это решение, не будучи в состоянии свыкнуться с мыслью, что столь исключительно военного характера монархия, имеющая такие исключительные интересы и предания, должна вдруг отказаться от своего прошедшего и впредь признать своим – прошедшее

всей остальной Германии, с которой она не имеет ни тесных связей, ни даже каких-либо хорошо доказанных сношений по общим интересам, по крайней мере в большинстве провинций, составляющих королевство.

Неудовольствие существует, это несомненно; честь войска столько же оскорблена, сколько оскорблены и его самые дорогие преданья; сама страна испытывает и, очень вероятно, долго еще будет испытывать лишь неблагоприятные результаты, происходящие как от совершенного переворота, так и от неурядицы мыслей, от совершенного расстройства всего общественного порядка и частных отношений, которые, по несчастию, заменяют прошедшие: благосостояние, безопасность и благоденствие, – бывшие предметами справедливого удивления Европы.

Но если к этим грустным истинам надо еще прибавить, что прошедшее свергнуто и ничто не создано, что могло бы его заменить, что безначалие продолжается, что нахальство увеличивается и затрагивает уже принцип о законности престолонаследия, надо согласиться, что всякий истинный пруссак должен испугаться результата беспорядков двух последних месяцев и он отныне смотрит на гибель своего отечества, как на вещь почти неминуемую.

Естественно, что чувство благородной любви к отечеству заставляет искать средства спасти отечество, вопреки лицам, желающим его погибели, и восстановить старинное прусское знамя для того, чтоб соединить под ним всех тех, которые не желают дать погибнуть монархии.

Берлин, изменнически восставший против своего короля, имеет ли право предписывать законы всему королевству? Подчиниться воле толпы, овладевшей властью, не значит ли это предоставить ей странную силу?

И если правительство настолько слабо, что не может найти средство восторжествовать над нею, следует ли из этого, что вся монархия должна ей подчиниться? Если смелость нескольких подлецов приговорить прусского принца, законного наследника престола, к лишению всех прав его, надо ли из этого вывести, что Пруссия должна признать столь гнусное действие?

Если, по несчастию, подобное действие прошло бы в Берлине безнаказанно и король дал бы на то свое согласие, нельзя предполагать, что король сохранил действие своей свободной воли; подобное согласие было бы у него вынуждено, как у пленника – силой.

В этом несчастном случае я полагаю, что принц Прусский не должен бы подчиняться подобному решению. Ему бы следовало требовать возвращение своих неотъемлемых прав; он должен их требовать посредством вооруженной силы; все войско и большинство всей страны приняли бы его сторону.

Два средства представились бы ему, чтоб снова завладеть своим престолом: первое состояло бы в соединении его с войсками, находящимися в настоящую минуту в Голштинии, преданность которых ему известна; войско это немногочисленно, но испытано и находится ближе других к Берлину.

С ним он мог бы тотчас идти на Берлин, освободить короля, овладеть столицей и подвергнуть справедливому наказанию всех подлецов, которые там преобладают.

Второе средство состояло бы в том, чтобы сначала удостовериться в чувствах графа Дона, командующего 1-м корпусом, и генерала Колломба, командующего войсками в Познани; я же не сомневаюсь в искренности их национального чувства. Принц Прусский мог бы тогда отправиться в Данциг или Пиллау, собрать 1-й корпус на берегах Вислы, присоединить к нему часть или даже все находящееся в Познани войско, которым можно располагать, и всем вместе идти на Берлин.