Мое самодержавное правление

I Николай

И это предполагаемое, возможное, а иногда даже и вовсе невозможное несчастие более тревожит нас, нежели действительное. Так и на этот раз произошла сильная тревога и для многих неприятная и печальная, которая точно было в чужом пиру тяжелое похмелье.

Чрез два дня после этого происшествия я получаю приказание от главного директора сухопутных корпусов генерала Демидова: «С получения сего немедленно явиться к главному директору» и пр. Так как я на службе состоял в Морском, то и не счел нужным спешить исполнением грозной воли его высокопревосходительства и отложил это до другого дня.

Когда я явился

к нему, то должен был выслушать шумную с неистовыми скачками, перевертываниями и кривляниями ругатню за поздний к нему приход.

Все это кончилось словами:

– Если бы вас начальник звал к себе в три часа ночи, когда вы спите еще, и тогда вы должны тотчас явиться.

– Я учу, в. в-о, в пяти учебных заведениях, так если будут требовать по ночам все пятеро, мне не только не придется никогда заснуть, даже не успею у всех перебывать.

– Как? В пяти заведениях! Этому я положу конец, этого не должно быть.

– Слушаю, в. в-о, завтра же я останусь только в четырех.

– Как? Ах, да, что ты там наделал в морском корпусе? Какие ты читал стихи государю императору?

– Я государю императору никаких стихов не читал.

– Как, ты еще отказываешься, запираешься? Я заставлю тебя говорить.

– Я не понимаю, к чему этот допрос. Мне кажется, в. в-во, не за того меня принимаете, кто я действительно.

– Как? Ведь вы Плаксин?

– Да, я Плаксин; но я не помню, чтоб я имел несчастье навлечь на себя гнев государя императора.

– Как! Ты и этого не помнишь, не знаешь, что государь император не любит сих гнусных ваших стихов; убирайся вон, несчастный нечестивец!

Я ушел и тотчас написал генералу Маркевичу, что больше не могу учить во 2-м кадетском корпусе. Добрый старик упросил меня по крайней мере сдать экзамены. Между прочим, Демидов отдал исступленный приказ, чтоб никаких стихов никто не смел не только читать, но даже иметь у себя во всех четырех корпусах и не только кадеты, но и офицеры, и учители, под страхом изгнания.

Я сдержал свое слово, оставил 2-й кадетский корпус. Гонение на поэзию продолжалось, пока жил Демидов и драл бедных кадет любителей стихов. Но в 1832 году холера сжалилась над страждущими во имя поэзии. Демидов умер, и поэзия вступила в свои права.

Василий Плаксин.

Примечание редакции «Русской старины» (в сокращении)

Василий Тимофеевич Плаксин родился в 1796 году в Рязанской губернии. В 1819 году Плаксин был уже в С.-Петербургском университете. В 1822 году, во время разгрома университета и изгнания профессоров: Галича, Германа, Payпаха, Куницына, Арсеньева и других – Плаксин был в числе многих исключен из него без прав по неблагонадежности.

Но в 1823 году доследовало разъяснение, что «студент Василий Плаксин неблагонадежен только к учительскому делу и может быть принят в государственную службу, почему он и определен в департамент народного просвещение канцеляристом».

В 1826 году возвращены ему права кандидата с утверждением в 10-м классе; с этого времени начинается его учительская деятельность. 40 лет (1826–1866) был преподавателем человек, признанный некогда неблагонадежным для учительских обязанностей!

В 1865 году, имея уже 69 лет от роду, Василий Тимофеевич Плаксин, освободившись от занятий преподавателя, начал писать

свои записки. Они уже составили весьма обширную рукопись, состоявшую из многих десятков тетрадей. Все они лежали в кабинете, в особой корзине.

Когда болезнь сразила старика смертным недугом и близкие к нему люди, как это часто бывает, растерялись от горя, лакей, служивши при больном, стал ежедневно растапливать печи – тою писаною бумагою, которую находил в корзине. Так погибли записки, которые, судя по приведенному выше отрывку, должны были быть весьма интересными.

О пребывании Государя Императора в Орле [в 1834 г.] [320]

320

[Глинка Ф. Н.] О пребывании государя императора в Орле. СПб., 1834.

Письмо к другу

Почти все губернские города в России сходны между собою, как близнецы. У всех один быт: зимний и летний. Летом, когда дворянство разъезжается по деревням, почти все города пусты; а зимою общественная жизнь начинает проявляться в домах, полуженных европейскою роскошью, и в улицах, и на площадях торговых, куда стекаются, с грузом своим, наши санные флоты, скользящие по снежному океану русских степей.

Но есть обстоятельства, при которых какой-нибудь город вдруг просыпается от обыкновенной своей дремоты и живет двойною жизнью, наполняясь приливом случайного народонаселения и суетою, часто приятною. Так было и с Орлом!

Еще с апреля месяца начали доходить слухи, что государь намерен посетить часть средней полосы России и заехать в Орел, чтоб увидеть в первых числах октября новое войско – 3-й резервный кавалерский корпус. На это время корпус этот (2-я драгунская дивизия из Курска, а 1-я из южных уездов здешней губернии) должен был соединиться в Орле.

Понтонам и многочисленной Артиллерии назначено было также прибыть к сборному месту корпуса. Эти слухи, оказавшиеся основательными, осуществлялись постепенно. Между тем в 1-й драгунской дивизии произошли перемены. На место генерал-лейтенанта (нынешнего коменданта г. Вильны) Квятницкого, прибыл генерал-майор Гербель, с отличием служивший по артиллерии.

Сначала первый полк 1-й дивизии (Московский драгунский), а потом и вся эта дивизия сведена на тесные квартиры в Орел. Прилив действующих сил сделался заметным в городе, и необыкновенная деятельность закипела в быту военном. Долго мирные жители не обращали внимания на занятия и успехи своих военных гостей; но мало-помалу начали к ним присматриваться и любоваться ими.

Лошади, люди, выправка последних и необыкновенное проворство быть на коне и без коня, со штыком, с пикою и с саблею привлекало общее внимание. Часто дивились драгунам – прямым, стройным, на бодрых конях, и вдруг видели их тут же спорхнувших наземь, идущих на пешее ученье, как на прогулку.