Моё сердце в тебе бьётся
Шрифт:
И жду, когда же до нее наконец-то уже дойдет вся прелесть ситуации.
Давай, девочка моя, соображай уже!
– Но…э-э-э, – тянет она, а потом испуганно вскидывает на меня глаза.
Все, дальше тянуть уже некуда.
– Это тебе, Алёна, – протягиваю я ей гортензии, но она только таращится на меня и даже не шевелится.
И все моё тело пронзила молния. Сердце в груди загудело, легкие забило стекловатой и по венам заструился кипяток в ожидании приговора.
– Мне? – ошарашенно.
– Тебе, –
– Зачем? Не надо мне, – отрицательно трясет головой и снова повторяет испуганно, – не надо.
– Надо, – все-таки кладу я белоснежную охапку на ее парту и припечатываю правдой, – надо было каждый день в школе таскать тебе цветы, а не дичь творить. Прости, Алёна, прости меня, пожалуйста.
Мгновения полнейшего ступора в ожидании хоть какого-то ответа, но мне так и не суждено было его услышать.
Звонок. И преподаватель входит в аудиторию, а потом на место рядом с Княжиной садится Нечаева. Смотрит на нас с диким интересом, полирует букет на столе взглядом, криво и слегка сочувственно улыбается мне, а я понимаю, что почти разбился.
– Соболевский, займите свое место, – резко вырывают меня из режима ожидания слова преподавателя, а потому мне ничего более не остается, как только развернуться и уйти на последнюю парту, где я по своему обыкновению всегда и сидел до наших псевдоромантических отношений.
И снова я тут, а хочется к ней. Да так, что зубы сводит, кости трещать и суставы выкручивает в тоске по несбыточному. Никогда моей не была, а я уже скучаю до безумия.
И всю пару только и делаю, что обгладываю ее образ. Сидит, даже не шевелится, глаза в одну точку. Нечаева рядом что-то шепчет ей на ухо, но реакции нет.
Просто нет.
По нулям.
Звонок и Алёнка резко подпрыгивает, а потом, как бесом одержимая, начинает как попало запихивать в рюкзак свои тетради. Всего пять секунд и ее нет. Выскочила из аудитории как пробка из бутылки.
И букет белоснежных гортензий на столе оставила.
А мне как пуля в лоб. В упор и навынос.
Взгляд Нечаевой в мою сторону, вздох сожаления, а в следующее мгновение девчонка подхватывает цветы и несется вслед за своей подругой.
А я как сидел, так и остался. Привалился щекой к прохладной поверхности парты и прикрыл глаза, уговаривая себя не умирать от острого чувства разочарования к себе и к этому миру, в котором я по-прежнему ни на сантиметр не приблизился к своей мечте.
Вот и подкатил.
И смех, и грех…
Глава 40 – Молчание – знак несогласия.
POV Никита
Неделю я тупо боялся подойти к Алёне, все ждал чего-то. Что она переварит новость, что осознает что-то для себя, смирится с реалиями и наконец-то сможет хоть что-то мне ответить, но…
Видимо надо было ждать две недели, а может и вовсе год, прежде чем в ее голове осел
Ровно через семь дней, в следующий вторник я просто пришел на пары и в огромном лекционнике сел рядом с Княжиной. А деваться-то некуда! Потому что звонок уже прозвенел и препод уже что-то нервно строчил на доске, а с другой стороны от девчонки как приклеенная сидела Нечаева и прятала в своих густых волосах улыбку.
М-да, я бы тоже улыбался, если бы все не было так хреновастенько.
Поэтому, я только криво обнажаю зубы в оскале, а потом сажусь, поджимаю Княжину и упорно выкладываю тетрадь на стол.
И все. Пара, поток информации, монотонный голос лектора, вопросы, ответы и космические корабли, которые бороздят просторы необъятного космоса. Вообще плевать, о чем думать, лишь бы не улетать в эйфорию от ее близости, запаха и вида пухлых губ, которые девчонка нервно кусает, будучи недовольной моим, таким близким присутствием.
А для меня эти жалкие девяносто минут как глоток чистого, свежего, морозного воздуха после душной камеры, в которой я неделю томился без нее. Боже, зачем? И как я не сдох вообще? Непонятно…
Но время чересчур скоротечно и долбанная пара пролетела как фанера над Парижем. Вот только и я решил идти в решительное наступление, не давая Княжиной вновь упорхнуть от меня без единого сказанного слова.
– Алёна, – нежно потянул я ее за рукав.
Девчонка дернулась, но глаз на меня не подняла, и я понял, что придется мне несладко.
– Давай поговорим, пожалуйста, – попытался поймать ее взгляд, но наткнулся на ледяное безразличие.
Айсберг. Само равнодушие во плоти.
– Алёна?
– О чем нам с тобой говорить, Соболевский? – вдруг резко выдернула она свою руку из моего хвата, а потом встала на ноги, смотря на меня с высока и осуждающе.
– О нас, – выдохнул я и в груди тут же протяжно заныло.
И про себя умоляю – только не разбивай эту надежду. Прошу!
Но она не услышала.
– Никаких нас нет. И никогда не было. Так что, не о чем нам с тобой разговаривать, – режет словами, как острым тесаком, а сама дышит так часто. Захлебывается. Знать бы только чем. Ненавистью?
Похоже на то.
Ибо жестко рубит. Решительно. Так, как я и заслужил, но…больно же! Потому что не убиваемая надежда еще подавала признаки жизни, корчилась, повизгивала от мучительной агонии, но подталкивала меня в спину. К ней!
И я пытаюсь. Как раньше пёр против ветра, так и сейчас, но уже в обратную сторону. И сколько бы я не пробовал пробиться и достучаться до нее, но все буксовал и оставался там, где и был – вдалеке от Алёны. На дне.
Но все пыжусь всплыть, хоть меня и топит без конца и края суровая действительность.