Мое время
Шрифт:
Вспоминая Полину, я думаю чаще всего именно о соразмерности вещей. Можно ведь по-разному сказать о предмете, например: "В твоих глазах - небо" и "Небо синее, как твои глаза", сузить до минутного ощущения либо размахнуть. Или про то же дерево: "Что стоишь качаясь, тонкая рябина...", или еще про одинокий клен из хороших песен. А можно пуститься в другие метафоры о дереве: его корни пронизывают земные слои, ствол накапливает годы; по тени мы считываем часы, по смене листвы отмечаем сезоны; его ветви ориентируют нас по сторонам света; дерево - повелитель ветров;
В общем, все не про Полину, и все о ней.
В последних письмах из благословенной Фанагорейки.., - а я так и вижу, как она там сидит на пороге своейвремянки, покуривает, - "...Прямо посмотрю, там высокие горы, оглянусь вокруг - горы малые, лесистые. А на Рождество, знаешь, в моем саду слива зацвела, два цветочка, приезжай..."
58. Вокруг перекрестка
Пятнадцать лет прошло, двадцать, уже почти тридцать... с тех пор, как умер Кузьма. Мой старший друг.
Будто его глазами теперь могу видеть себя-девчонку, блуждающую в страстях. Как я стремительно ему навстречу взрослела!.. Теперь иные его чудачества забавны, словно догнала, поспела за его "лютой молодостью", уже и обошла, Как жаль...
Сохранилось в памяти несколько "стоп-моментов", самый яркий из них:
... Оборачиваюсь от входа в метро "Кировская", - он стоит в дверях своего дома, провожает ... в белой рубашке, машет мне рукой, топорщит усы, высокая фигура его... тает, растворяется в солнечных лучах...
Бывая в Москве, еду на "Кировскую", стою, смотрю... его окно, дверь...
Станция метро здесь выходит к середине перекрестка: улица Кирова, бывшая Мясницкая, теперь снова Мясницкая, - это опять сместился временнoй фокус, и Бульварное кольцо, - по нему проходила граница между Белым городом и Земляным. Где-то тут были Мясницкие ворота, про которые никто ничего толком не помнит.
Дом Кузьмы - угловой, пограничный, приворотный, на перекрестке, на бойком месте. Но подъезд со стороны бульвара, словно в затишьи...
Вдруг понимаю, чувствую: Кузьма - "отсюда родом", именно здесь он и мог жить.
Дом - типичный "старо-московский", доходный дом, в три этажа, желтая штукатурка, светлая, теплая, когда-то нарядная, сейчас обшарпанная до ностальгической нежности..., с угловым магазином, - до сих пор его здесь, в переулках, называют "у Виноградова".
Я представляю, как Кузьма, то есть, тогда еще - Толя, мальчик, выскакивает из подъезда, без пальто даже зимой, - чего тут до угла добежать?, но мама кричит ему вслед: "Шапку хоть надень", ныряет в магазинчик, там ступенька вниз ведет, - это обычно в старой Москве - пол ниже улицы, еще всегда талый снег чавкает под ногами...
А в магазине, может быть, толстуха такая, тетя Паша, настругивает
За угол, здесь рядом, бегал в аптеку купить лекарство для мамы..., пересекая узкий локоть переулка, что круто завернут за спину собственного дома, переулок Большевистский...
А улица Кирова покатила, дальше дробясь улочками, к "трем вокзалам".
Наверное, в предутренней тишине, ранней весной особенно, в сквозном воздухе слышны вокзальные звуки: погромыхивание стронутых с места колес, лязг буферов, вокзальный этот спертый голос: "скорый поезд Новосибирск-Москва прибывает...", - одинаковые во всех городах позывные... доносились сюда через форточку, всегда открытую лихо набекрень...
Перед окном, "супротив, наискосок", в истоке Чистопрудного - памятник Грибоедову, Вазир-Мухтару...
"Поедем, шинкарочка, со мной на Кавказ!.." (Песенка)
. . . . . . . . . . . .
"- Откуда вы?..
– Из Тегерана ...
– Что везете?..
– Грибоеда ...
Пушкин снял картуз. (...)
Может быть, Декарт, ничего не написавший? Или Наполеон без роты солдат?
– Что везете?
– вспомнил он (Пушкин)
– Грибоеда ..."
(Юрий Тынянов. "Смерть Вазир-Мухтара.")
А на Чистых прудах еще мокнет минорная пара лебе-дей, - их специально содержат, плавают в пасмурной воде дряблые булки, огрызки, окурки, там всегда будто непогодь. Залетные утки сыто и независимо полощутся на отмели, плоско тычутся клювами в ил, ныряют, задрав гузки так, что видно светлый подбой, потом вышагивают на берег, трясут хвостами справа-налево, укладываются на сухом, устраивая голову под крыло, спят схохлившись. А по осени желтые листья ложатся на пруд, когда-то давно - Поганый, переназванный Чистым тоже в прошлом, это не заслуга советской власти.
Здесь гуляли мы с Кузьмой. Теперь проходя мимо, я всегда вспоминаю, что в детстве Кузьма катался на коне, которого звали Комарик. Он, рассказывая о своей тете в деревне, говорил:
– Самый культурный человек, которого я знал - моя тетя. Жили голодно. Она сама рубила курицам голову, никто в семье не видел того, только иногда к столу бывало мясо. А кур своих любила, они у нее все имели имена...
Еще у Кузьмы есть рассказ "Белая уточка" - это эпизод из лагерной жизни, который я тоже всегда вспоминаю.
Мимо пруда я иду обычно на Чернышевского во ВНИИГеофизику - институт, куда приезжаю в командировку, бывший дом Апраксиных-Трубецких, лазоревая праздничная усадьба. Вокруг нее бы представить зимний парк с черными, чуть тронутыми зеленью стволами старых лип.
А если продолжить "столичную пастораль", то можно проехать на трамвае от "Кировской" - от "Чистопруд-ной", рассекая Садовое кольцо, из окошек подвижный открывается вид на Москва-реку, на замоскворецкие церковные купола..., и выйти у Даниловского монастыря, - сегодня там снова звонят колокола...