Мое второе Я
Шрифт:
– Вульгарная? Хм… Слишком короткая?
– Нет, хорошая длина, впереди на пуговицах.
– Тогда не волнуйся, помирятся. Может, ты тоже поплаваешь, а я пока стол накрою? – Степан Сергеевич складывал пустые пакеты в ящик стола.
– Я не хочу купаться, я лучше тебе помогу.
– А домой когда?
– Сегодня.
– Может, завтра?
– Я бы с удовольствием, но дел полно.
– Доченька, ты так редко ночуешь у меня, – с обидой в голосе произнес отец, – мы бы завтра с утра на кладбище сходили, потом на пасеку к Нестору – он такой замечательный липовый мед
– Прости, но я правда очень занята: надо доделать большую работу.
– Ну тебе видней.
Отец наклоняется к коробке с луком, стоящей под навесом у входа в летнюю кухню.
Да, ей видней. С тех пор как Никита достроил дом и стал папиным соседом – а это было прошлым летом, – у нее нет желания тут маячить. В сердце уже ничего не шевелится, но вот плюнуть Ирке в рожу все еще хочется, но, чтобы не скатиться до такого дешевого проявления чувств, лучше поменьше бывать на улице, чтобы случайно ее не встретить.
Зойка застилает скатертью деревянный стол под разлапистым орехом, режет хлеб, чистит чеснок. Отец разливает борщ по тарелкам, спешит за укропом в огород, строгает замерзшее сало, спрашивает, вкусно ли. Стараясь не смотреть на дочку, сидящую на другом конце большого стола, Зоя как можно беззаботней отвечает на вопросы отца о работе, о том, как дела у Саши, где собираются провести отпуск, какое варенье они хотят в этом году, а сама думает, что совсем не хочет ехать домой. И что пора навести в семье и в собственной голове порядок.
Таня сказала, что хочет вишневое варенье, и после обеда опять на речку умчалась – друзья у нее там. Уже улыбается – ну вот и хорошо. Зоя помогла отцу убрать со стола, помыла посуду и засобиралась в детский дом.
– Увидишь Нестора, скажи, что завтра я приду к девяти часам: подоконники новые привезли, надо ставить, – попросил отец.
– Ты сам позвони, а то я могу его не увидеть.
– Не увидишь – тогда позвоню. Хотя он сейчас все время на месте, сама знаешь, сколько надо успеть за лето.
– А что спонсоры – помогают?
– Зоечка, а кто спонсоры? Бывшие детдомовцы. Остальных как ветром сдуло. Ничего, сами управимся. Материалы мы купили, но вот за работу платить нечем, так что все своими руками. Старшая детвора при деле: я научил их штукатурить, шпаклевать, обои клеить. Девочки постельное белье шьют, шторы, так что все хорошо.
Зоя обняла отца:
– Пожалуйста, не обижайся, мне действительно надо домой.
– Брось, – папа махнул рукой, – тебя муж ждет, езжай… Привет ему.
– Присматривай за Таней.
– Не волнуйся, присмотрю, – обещает отец, и его добрый, всепонимающий взгляд задерживается на Зойке.
Она садится в машину и до самого поворота смотрит в зеркало заднего вида на одинокую сухопарую фигуру, опирающуюся на трость.
Дети ждали ее у ворот детского дома – у нее девятнадцать учеников от семи до шестнадцати лет. Трогательные, старательные, улыбчивые, услужливые – дверь машины откроют, сумку возьмут, зимой в классе обогреватель заранее включат, и к приезду всегда на тарелке ее ждут три булочки. И еще один мальчик ждал ее, двадцатый, но он пока не был учеником.
– Он влюблен
Она тоже его любила и однажды предложила Саше:
– Давай возьмем его.
На какое-то время Саша задумался, тяжело вздохнул и отрицательно покачал головой:
– Твое желание необдуманное, импульсивное. Оно пройдет.
Как же оно может пройти, если она встречается с Костей два раза в неделю? И муж будто прочел ее мысли:
– Может, тебе туда не ездить?
Нет, она будет ездить – во-первых, ей это нравится, во-вторых, ее попросил об этом папа, а в-третьих, пусть у детей появится возможность выражать свои эмоции в рисунках.
Она сказала папе о своем желании усыновить Костю, и отец отрезвил ее:
– Зоя, ты хороший человек, хорошая мать, но лишь в тех условиях, в которых живешь. Он нездоров, он требует огромного внимания, самоотдачи, самопожертвования. Подумай над этим.
Она подумала и поняла – нет, она действительно не сможет. Возможно, кто-то другой сможет. И с той минуты чувствовала себя предательницей и немного неполноценной.
Костя и сейчас стоял впереди всех и первый кинулся к машине. Он ничего не говорил – он вообще не разговаривал, он просто обнял ее ноги. И еще он никогда не смотрел ей в глаза. Он никому не смотрел в глаза.
– Солнышко мое, – воскликнула Зоя и взяла малыша на руки, – как я рада тебя видеть!
Он обнял ее за шею обеими руками и прижался щекой к ее щеке.
На уроке он сидит рядом с Зойкой – притащит стул, заберется на него, к ее боку прижмется и сидит. Когда Зоя встает, он сползает со стула и ходит следом. А если взять его на руки, он цепляется за Зойку, как обезьянка, и от нее идет только к одному старшему мальчику, его тоже Костя зовут. После занятий дети провожают ее, наперебой рассказывают новости, и Зойке горестно и одновременно радостно слышать, что кого-то забирают приемные родители. Горестно, потому что в глазах остающихся столько недетского отчаяния и безысходности… А радостно, потому что кто-то обретет дом и семью. Она садится на корточки, обнимает молчаливого Костю, в его отведенных в сторону глазах стоят слезы.
– Костик, ужинать пора, – говорит старший Костя и берет младшего Костю на руки. – До свидания, Зоя Степановна!
До свидания, мои хорошие!..
Она идет в домик директора, передает слова отца и, стараясь не смотреть на детей, сидящих на скамейках, как галчата, направляется к машине. Она выезжает на трассу и до поворота к пешеходному мосту в ее голове неотступно крутится мысль: может, вернуться? Вот папа обрадуется!
«Поворачивай обратно и поговори как следует с дочкой! – ворчит Зойка-два. – Спроси у любого своего ученика: смог бы он сердиться на родителей? Да он бы даже вопроса твоего не понял! На родителей? Родители – это святое… Возвращайся и укажи ей на ее место, нечего нервы трепать. Ишь, дорогую юбку в четырнадцать лет нацепила! А на чьи деньги она куплена? То-то, пусть прощения просит. Насилие в семье? По заднице ей надо надавать, чтоб дурь вся вылетела!»