Могикане Парижа

Дюма-отец Александр

– Вы очень любезны, мосье Жибасье, но в настоящую минуту, признаюсь, я был бы больше рад грелке, чем вашим любезностям.

– Поверьте, мосье Жакаль, что, если бы у меня таковая была, я отказался бы от нее в вашу пользу.

– Я в этом нимало не сомневаюсь, мосье Жибасье. Но, прошу вас, продолжайте.

Жибасье откашлялся и продолжал:

– Итак, я, хотя и не первостатейный, все-таки физиономист, – сказал я Габриэлю, – и докажу вам это тем, что сейчас скажу, о чем вы думаете.

Он стал слушать меня внимательнее.

– Когда вы сюда приехали, вас соблазняла живописность берега и оригинальный

вид галер, и вы сказали себе: «С помощью философии и с моими воспоминаниями о Платоне и Святом Августине мне, может быть, и удастся привыкнуть к этой первобытной пастушеской жизни». И действительно, будь у вас темперамент флегматический, вы, может быть, и привыкли бы к ней, как привыкают другие, но вы человек живой, горячий, страстный, вам необходимы свобода и простор, и теперь вы пришли к мысли, что прожить здесь пять лет – значит потерять их, и притом в лучшую пору жизни. Таким совершенно логическим путем вы пришли к решению, как можно скорее избавиться от судьбы, на которую вас обрекло беспощадное правосудие. Или я не Жибасье, или вы именно об этом и думаете.

– Это правда, – откровенно ответил Габриэль.

– Могу вас уверить, молодой друг мой, что я не нахожу в этой мысли ничего дурного или предосудительного, но позвольте мне сказать вам также, что она занимает вас уже целый месяц. Вы уже целый месяц тоскуете, а мне тоже нет никакой радости иметь на другом конце цепи какого-то пифагорейца. Скажите же мне откровенно, что вы надумали.

– Надумал я только одно: во что бы то ни стало вырваться на свободу, – сказал Габриэль, – а что касается средств и способов освобождения, то я возлагаю все мои надежды на Бога.

– О, мой юный друг, вы еще юнее, чем я думал.

– Что вы хотите этим сказать?

– А то, что Бог дает взаймы только богатым.

– Послушайте, не смейте богохульствовать! – закричал на меня Габриэль.

– Сохрани меня, Бог, от такого греха! Но скажите, пожалуйста, когда это вы видели, чтобы Бог занимался подобными делами? Все задатки нашей судьбы лежат в нас самих. Мудрая народная пословица гласит: «На Бога надейся, да и сам не плошай». Правды в этой пословице – бездна! Следовательно, в нашем деле Бог ни при чем, и нам необходимо самим подыскать средства к бегству, а кроме того, молодой человек, без меня вы не убежите. Вы до того мне симпатичны, что я не отступлю от вас ни на шаг. Не надейтесь расклепать ваши цепи от меня потихоньку. Я всегда сплю одним только глазом. Да и у вас самих сердце хорошее, и вы поймете, что покинуть старого товарища – значило бы быть человеком неблагодарным. Следовательно, не затевайте ничего один, так как мы связаны неразрывно, как плющ и юный вяз, иначе же, мой милый друг, я способен при первой же вашей попытке действовать самостоятельно: донести на вас кому следует.

– Вы напрасно говорите мне все это, мосье Жибасье, – ответил мне мой юнец, – я и сам рассчитывал предложить вам бежать вместе.

– Хорошо, молодой человек. Раз это решено, станем действовать и рассуждать методически. Ваша откровенность мне очень нравится, и я докажу вам это после того, как сообщу вам мои планы и уведу вас за собою, вместо того, чтобы мне следовать за вами.

– Я вас не понимаю, мосье Жибасье.

– Это очень естественно, потому что если бы вы меня понимали, я не дал бы себе труда объяснять это вам.

Да вот сейчас увидим, как сами вы относитесь к делу… Знаете ли вы, что прежде всего нужно для побега?

– Нет, не знаю.

– А между тем, в этом вся суть дела.

– Так сделайте милость, скажите.

– Ну так вот, видите ли: тому, кто хочет бежать, нужна прежде всего быстрота.

– А что это такое?

– Этот чудак не знал даже этого!

– Надеюсь, вы не оставили его в таком невежестве, мосье Жибасье?

– О, разумеется! Быстротой, молодой друг мой, – сказал я, – называется футляр из белой жести, из дерева или из слоновой кости, – материал безразличен, – длиной дюймов в десять и толщиной линий в двенадцать, в котором помещается паспорт и тонкая пила с часовой пружиной.

– Да, но откуда же взять такую штуку?

– Найдем!.. Да, наконец, возьмите просто мою. – Я достал свой футляр и показал ему, а он так и вытаращил на меня глаза.

– Значит, мы можем бежать?

– Мы можем бежать ровно настолько, насколько вы можете и теперь прогуляться до того места, где расхаживает часовой, – отвечаю ему я.

– Так зачем же нам в таком случае инструмент! – вздохнул он, а сам приуныл.

– Терпение, терпение, молодой человек! Всему свой черед. Я хочу провести Масленицу в Париже. Я получил одно важное письмо, по которому мне нужно побывать в столице не ранее как недели через две, и предлагаю вам отправиться туда вместе со мною.

– Значит, мы все-таки бежим?

– Это не подлежит ни малейшему сомнению, но не иначе, как со всеми необходимыми принадлежностями, пылкий вы юноша. Скажите, есть в вас храбрость и решимость?

– Есть.

– Хватит у вас духу положить на месте двух-трех молодцов, если они станут нам поперек дороги?

Мой тихий Габриэль нахмурился.

– Как же иначе? – продолжал я. – Еще покойный повар знаменитого Лукулла говаривал: «Невозможно сделать яичницу, не разбивши яиц!» Если я говорю вам, что придется мимоходом уложить двух-трех человек, вам следовало бы ответить мне: «Хорошо, мосье Жибасье, милорд Жибасье или сеньор граф Жибасье, – я уложу их!»

– Ну, хорошо, – уложу! – решительным тоном сказал юноша.

– Браво! – крикнул я. – Вы достойны свободы, и я возвращу ее вам.

– Поверьте, что я буду вам безгранично благодарен.

– Называйте меня своим генералом и перестанем говорить об этом. А что касается благодарности, то мы потолкуем о ней на более счастливом берегу. Теперь же вот в чем дело: видите вы эту травку?

– Вижу.

– Она досталась мне от одной подруги. Я разделю ее пополам с вами.

Я отдал ему половину и торжественно прибавил:

– Пусть душа моя так же отделится от моего тела, если я не возвращу вам свободы.

– А что же мне делать с этой травой?

– Это трава чудодейственная. Вы должны натереть ею свое все тело. Как только вы прикоснетесь ею к себе, кожа ваша покроется благотворной сыпью, которая будет красна, как бенгальская роза, и станет чесаться сначала немножко, потом больше и, наконец, нестерпимо, но стерпеть это вам все-таки придется.

– Но зачем же это?

– А затем, чтобы подумали, что у вас рожа или какая-то другая болезнь, научное название которой я забыл, и чтобы вас отправили в госпиталь… Раз вы туда попадете – вы спасены.