Могикане Парижа

Дюма-отец Александр

– Один прикреплен к делу, которое находится у королевского прокурора, а другой до сих пор лежит в моем столе.

– Позволите ли вы мне снять копию с вашего экземпляра? – спросил Сальватор.

– Разумеется!

Мэр несколько раз пересмотрел свои папки, прежде чем нашел искомый предмет.

– Вот то, что вы ищете, – сказал он, подавая план Сальватору – Если вам нужна линейка, карандаш, циркуль – все это вы можете найти у меня.

– Благодарю, мне не нужно снимать точных размеров. Достаточно, если я буду знать общий характер местности.

Сальватор

снял план привычной рукой искусного топографа. Когда чертеж был закончен, он сложил его и, кладя в карман, сказал:

– Господин мэр, теперь мне остается только поблагодарить вас и попросить у вас извинения за причиненное вам беспокойство.

Мэр уверял Сальватора, что он его нисколько не обеспокоил, и старался удержать его на завтрак с его женой и двумя дочерьми, но, как ни заманчиво было предложение, Сальватор должен был от него отказаться. Мэр, желая как можно долее остаться со своим прекрасным гостем, проводил его до самых дверей и, прощаясь с ним, предложил ему свои услуги, если понадобятся какие-либо новые сведения.

В тот же день Сальватор ввел Жюстена в ложу «Друзей Истины», куда он был принят масоном. Излишне было бы говорить, что Жюстен, не моргнув, выдержал всю церемонию искуса: он прошел через огонь, пробрался по мосту, острому как бритва, которые ведет из чистилища в рай… Не была ли Мина целью и наградой за все эти испытания?

IV. В ожидании мужа

В той самой ароматной оранжерее, где Петрюс писал с такой любовью портрет, уничтоженный им впоследствии с таким гневом, одетая в белый подвенечный наряд, бледная и печальная, как статуя отчаяния, лежала на кушетке Регина де Ламот-Гудан, или теперь графиня Рапп. Взор ее, полный изумления, блуждал по письмам, разбросанным вокруг нее.

Если бы кто-нибудь вошел к ней в эту минуту или только бросил взор сквозь полуотворенную дверь на испуганное лицо молодой женщины, тот понял бы, что причина этого немого ужаса хранилась в одном или нескольких письмах, только что ею прочитанных и затем брошенных на пол со страхом и отвращением.

Она оставалась несколько минут безмолвной и неподвижной, между тем как две крупные слезы тихо бежали по ее щекам и падали на грудь.

Движением, почти бессознательным, подняла она одну руку, взяла свернутое письмо, развернула его и поднесла к глазам, но на третьей или четвертой строке, как будто не имея сил читать далее, выпустила его из рук на ковер, где лежало много других писем. Опустив голову на руки, Регина задумалась на минуту.

Одиннадцать часов пробило в соседней комнате.

Она отняла руки от лица и тихо просчитала губами каждый отдельный удар.

Когда одиннадцатый прозвучал и замолк, она встала, собрала разбросанные письма в пакет, спрятала их в шифоньерку, подошла к сонетке и дернула за шнурок быстро и нетерпеливо.

В дверях появилась старая служанка.

– Нанон, – сказала Регина, – пора, иди к маленькой садовой калитке, выходящей

на бульвар Инвалидов, и приведи сюда молодого человека, который ждет возле ограды.

Нанон прошла коридор, спустилась в сад и, полуотворив калитку и высунув голову на улицу, стала искать глазами молодого человека, которого должна была привести к своей госпоже, но никого не увидела. Петрюс находился от нее всего в трех шагах, но тень великолепного вяза, к стволу которого он прислонился и откуда смотрел на окна Регины, скрывала его совершенно от глаз прислужницы.

Странно! Павильон, где жила девушка, не был освещен, противоположный – тоже был погружен в совершенную темноту. Казалось, весь замок был облачен в траурное покрывало.

Единственное окно, в котором горел слабый свет, – свет, похожий на мерцающую лампаду в усыпальнице, – было окно мастерской Регины. Что же случилось? Отчего этот огромный дворец не имел торжественного, праздничного вида? Отчего не слышно было бальной музыки? Отчего эта мертвая тишина? Видя отворенную дверь калитки, из которой выходила старая служанка, Петрюс, который, как и Регина, только что сосчитал одиннадцать ударов, отошел от дерева и спросил:

– Не меня ли вы ищете, Нанон?

– Вас, господин Петрюс. Я пришла от…

– От принцессы Регины, я знаю это, – сказал молодой человек с некоторым нетерпением.

– От графини Рапп, – поправила его Нанон.

Дрожь пробежала по телу Петрюса, холодный пот покрыл его лоб. Он должен был опереться о дерево. В словах «от графини Рапп» ему послышался отказ, но, к счастью, Нанон прибавила:

– Следуйте за мною.

И заслоняя собой дверь, которую она заперла за молодым человеком, Нанон ввела Петрюса в сад.

Через несколько секунд она отворила дверь в мастерскую; в полутьме молодой человек увидел свою возлюбленную Регину или, скорее, тень той, которую он знал.

– Вот господин Петрюс, – сказала старуха, вводя молодого человека, который остановился в дверях.

– Хорошо, – сказала Регина, – оставь нас и подожди в прихожей.

Нанон повиновалась. Петрюс и Регина остались одни.

Регина сделала жест рукой, приглашая Петрюса приблизиться, но молодой человек оставался неподвижным.

– Вы почтили меня письмом, мадам, – сказал он, делая ударение на последнем слове.

– Да, милостивый государь, – сказала Регина кротким голосом. Она понимала всю силу его страданий. – Да, мне нужно переговорить с вами.

– Со мной?! Вам нужно со мной переговорить именно в тот самый день, когда я чуть не сошел с ума, в тот день, когда вы обвенчались с человеком, которого я так глубоко ненавижу?!

Регина печально улыбнулась. Эта улыбка ясно говорила: «А вы думаете, я его меньше ненавижу?»

– Возьмите табурет Пчелки и садитесь возле меня, – кротко сказала она.

Повинуясь этому кроткому и одновременно сильному голосу, Петрюс сел.

– Поближе, – сказала девушка, – еще ближе… вот так! Теперь взгляните на меня… да, так!