Могусюмка и Гурьяныч
Шрифт:
Подошли Авраамий, Моисей и Иаков — трое пожилых староверов. В Николаевке любили давать детям библейские имена. Один мужик даже спорил с попом, желая назвать сына Каином. Многие жители там Моисеевы, Абрамовы и Исаевы — коренные русские люди.
Трое бородатых мужиков с библейскими именами подошли к Макарке и Исаю.
— Что это? — спросил огромный Моисей, у которого сапоги, как кожаные башкирские ведра, нос как свекла и окладистая борода густа, мягка и нечесана, как скатанная шерсть.
Макар, как мог, объяснил. Бай добавил,
— Нечистый! — категорически заявил Моисей.
— Шайтан, шайтан! — выпучив черные глаза, сказал Макар. — Я думал, музыка!
— Какой нечистый? Какой шайтан? Чего, дурак, болтаешь! — рассердился бай. — Зачем глупости болтаешь?
Тем сильней вспыхнул Курбан, что у него при упоминании о шайтане у самого ёкнуло сердце. Он толком не знал, как там все получается, отчего будет снимок, хотя и верил в науку. Он опасался, что темный народ подхватит, пожалуется муллам, и пойдут нести: мол, Курбан с шайтаном, что шайтан в ящике...
Курбан любил восточные стихи и даже сам сочинял. Красавицы в них были, как яркие звезды в небе, звезды были гордыми, герои — богаты и прекрасны и ходили в серебре и золоте. В каждой фразе упоминалось про что-нибудь сияющее серебром, золотом или что-нибудь походило на звезды. Он всегда говорил, что любит «деликатность». Теперь он полюбил науки.
Губернатор благоволил к нему, даже обещал переменить ему фамилию.
«Какая неаккуратность!» — думал бай. Очень уже хотелось ему представить снимки, показать, как башкиры любят начальство.
Макар тем временем подвыпил с горя, что попал в лапы шайтана. И тут он встретил Могусюма, который, сидя под телегой, учился играть на гармони.
— Эй, приятель! — подозвал его Могусюм и отложил гармонь.
Макар помнил поездку к Курбану и как Могусюм хлопотал. Но еще ярче — обиду, испытанную по дороге, когда Могусюмка упрекал его, что лес вырубили, и даже высказал подозрение, что мужики захотят со временем захватить землю обманом, отнять у башкир. И сейчас обида ожила с большой силой. Правда, потом Могусюм прискакал, хлопотал, но говорил не по-русски, по-своему. Бог знает, может что плел на нас. Макару еще пришло в голову, что условия, на которых снята земля, кабальные и виноват в этом Могусюм. В самом деле, приходилось платить дороговато. Макару и в голову не пришло, что Могусюмка цен на землю не знает по одному тому, что с арендой дела никогда не имел. По мнению Макара, Могусюмка поступил подло.
— Какой я тебе приятель? — с пьяной злобой ответил он башлыку. — Ты тот раз поехал, чтобы нам все испортить, да тебе не удалось. А теперь стал приятель!
— Ты что это? — удивленно спросил Могусюм.
— Поди! — грубо, толчком в грудь отстранил мужик Могусюма со своей дороги.
— Как? — холодно спросил Могусюм.
— Поди, поди, свиное ухо! — поддразнил Могусюма кто-то из подвыпивших парней, ватагой шедших мимо.
С полупьяными озорными лицами они насмешливо
Кто-то из них ударил Макара палкой, видно, приняв его по черной голове за башкирина. Мужик упал.
— Эй, наших бьют! — закричал Исай.
— Это же друг твой, ты разве не узнал? — пытался вразумить поднявшегося Макара старик Бикбай.
— Это мало важности! — отвечал тот. — Я помню, как он нам все дело хотел испортить. Кто его просил? Зависть его взяла! Видишь, как он меня ударил?
— Это не он!
— Нет, это он... Я видел сам! Он хотел убить меня...
В это время кто-то из парней здорово ударил палкой самого Бикбая.
На праздник съехалось множество богатых башкир, тут же собрались безземельные николаевцы, убежденные, что башкиры пасут баранов на черноземе и не дают пахать, что они хотя и бывшее военное сословие, но все в почете и с землей, и не работают, и все живут как казаки.
— Бей их! Ишь, брюхо наели, один другого здоровей...
Подошла толпа низовцев. Они не вмешивались, а подуськивали и николаевцев и башкир.
Бикбай заметил мельком в толпе низовцев своего обидчика Акинфия.
Видя, что началась драка и толпа валит прямо на него, Курбан, наклонившись и вобрав голову в плечи, выхватил пистолет.
— Не подходи к фотографическому аппарату! Стреляю! Всех стреляю.
— Стреляй! — размахивая оглоблей, вылез вперед огромный Моисей.
Курбан навел пистолет, но в это время Моисей, как бы играя в городки, пустил оглоблей в аппарат и сшиб его с подставки. А затем другой оглоблей хряснули по брюху самого бая.
Макар ударил учителя духовной школы.
— А, меня? Меня смеешь? — закричал тот с перекошенным от страха и гнева лицом. — Жаловаться буду! Императору! Закон! Не понимаешь закона!
А сам держал руки по швам, зная, что если сам не ударит, то не будет виноват.
Макар за такие угрозы дал ему по скуле.
— По роже? Какое имеешь право?
Бикбай же был человек простой, не знавший тонкостей и не рассуждавший про власть и законы. Он, не задумываясь, ткнул Макара в зубы своим кулачищем так, что тот опрокинулся навзничь. К тому же при виде Акинфия в толпе он обозлился не на шутку и все зло вложил в этот удар.
— Бей, бей их! — кричал кто-то из низовцев, отходя прочь.
***
Губернатору, подъехавшему с опозданием, показалось, что во всех концах табора танцуют. Но потом видно стало, что ломают телеги, бьют друг друга оглоблями.
— В плети их! — приказал генерал. «Как чувство вал я! — подумал он. — Хорошо, что взял конвой...»
Лупить нагайками! Есть ли на свете занятие приятней! С диким свистом, припав к седлам, помчались казаки на табор. Весь сабантуй пришел в ужас. Казачьи кони пластались в воздухе, перескакивая через телеги. Над толпой заработали нагайки.