Мои воспоминания

Витте Сергей Юльевич

Затем я остановился довольно надолго в Царицыне. Там картина была еще более удручающая. Когда я вышел на пристань, то увидел несколько трупов только что умерших, еще не убранных. На пристани же находился один доктор и какой-то полицейский. С этим доктором я объезжал все больницы. На мой вопрос, где же находится начальство и другие доктора, сопровождавший меня доктор ответил, что все доктора или в отпуску, или уехали. Таким образом, только один этот доктор находится в городе, даже студентов было мало, а большею частью при больных были только сестры милосердия.

Из Царицына я по железной дороге проехал в

Нижний Новгород. Дорогою я останавливался на нескольких станциях, но там собственно холерных случаев не было.

Когда я приехал в Нижний Новгород, то там в это время губернатором был генерал Баранов, бывший флотский офицер, известный не то по подвигу, не то по буффонаде. Одни говорят, что действительно это был подвиг, другие утверждают, что это была буффонада.

Ближайшим помощником Баранова был Рождественский, тот самый Рождественский, который в 1904–1905 г.г., т. е. через 35 лет, повел нашу пресловутую морскую эскадру из Балтийского моря в китайские и японские воды, ту самую эскадру, которая потерпела такое ужасное, постыдное поражение в Цусиме. Если бы Рождественский не имел Георгия, не числился в числе героев Весты, то, вероятно, он не сделал бы такую морскую карьеру и не повел бы Балтийскую эскадру в 1905 году в Цусиму.

Когда я приехал в Нижний Новгород, то, как мне потом передавали, Баранов хотел надо мною подтрунить, подсмяться. Поэтому он сейчас же предложил мне свои услуги, взял меня в свой экипаж и начал целый день таскать по всем больницам, где пришлось сидеть около больных, разговаривать, соприкасаться с ними, желая видеть, как я буду трусить, и по этому поводу немножко надо мною посмеяться. Но это Баранову не удалось, именно потому, что я начал свое путешествие не с Нижнего Новгорода, а приехал туда уже совершенно закаленный, привыкший ко всем этим картинам, так как я начал с Самары и только под конец прибыл в Нижний Новгород, в противном случае я доставил бы ему удовольствие видеть меня в некоторых случаях несколько смущенным и растерянным. Но теперь сколько он меня ни таскал, картины, которые я видел, уже не производили на меня впечатления, так что, в конце концов, Баранов сознался сам своим приближенным, что напрасно он все это делал, так как, очевидно, меня ничем ни смутить, ни обеспокоить он не может.

Я должен сказать, что во время моего пребывания в Нижнем Новгород я видел Баранова очень деятельным; вообще он был единственным губернатором, который действительно принимал живое участие во всем этом бедствии и оказывал влияние на ход эпидемии. (Ни в Самаре, ни в Саратове ничего подобного не было.)

Одним словом, он был действительно распорядительным губернатором, и население поэтому относилось к нему с доверием и благодарностью.

Когда я совершал эту поездку, то все время доносил Императору Александру III о том, что мне приходилось видеть.

Император Александр III был благороднейший, честнейший и человек, и монарх; и русская молодежь, которая при всех своих недостатках, при всей своей неуравновешенности, а иногда и дикости, тем не менее очень сердечна, оценила это, так как она понимает и чувствует, кто ее любит и кто ее ненавидит или вообще относится к ней недоброжелательно.

Когда я потерял мою первую жену, то сначала я занимал место директора Департамента жел. дор., а потом был министром путей сообщения. Будучи министром

путей сообщения, я жил в доме этого министерства.

Приблизительно через год после смерти моей жены я как-то случайно в театре заметил в ложе одну даму, которая произвела на меня большое впечатление, но в тот раз я не поинтересовался узнать, кто была эта дама.

Затем, встречая эту даму, я узнал, что это была г-жа Лисаневич, а что Лисаневич – племянник жены генерал-адъютанта Рихтера, воспитателя Императора Александра III, состоявшего главноуправляющим комиссией прошений. Рихтер был прекраснейший, благороднейший и очень образованный человек.

Тогда я решился уговорить г-жу Лисаневич разойтись с мужем и выйти замуж за меня. Вследствие такого поведения ее мужа разойтись было очень легко. Только тогда, когда развод уже был совершенно окончен, я сообразил, что мне неудобно жениться, оставаясь министром путей сообщения, потому что теперь это легко делается – женятся на разведенных женах, а в то время на это смотрели совершенно иначе, смотрели как на нечто исключительное, вообще это не допускалось.

Ввиду этого обстоятельства я и решил подать в отставку и вернуться к своей частной деятельности. На это мне Император Александр III сказал следующее:

– О том, что вы хотите жениться, я знаю от шефа жандармов и от Рихтера, вообще все это дело я знаю во всех его деталях и должен сказать, что вам нет никакого повода выходить в отставку, потому что, если бы вы не женились при всех тех условиях, которые имели место, то я бы вас не уважал, а ваше намерение жениться указывает только на то, что вы честный человек, а поэтому я усугубляю к вам мое доверие и мое уважение.

Я, конечно, Государя очень благодарил и через несколько дней женился.

Свадьба моя была в церкви института путей сообщения.

Когда я женился, то сейчас же во всех высших дамских сферах поднялся страшный шум, всякие сплетни. И этот шум и сплетни преследовали не столько меня, так как я на них мало обращал внимания, сколько мою жену в продолжение всего времени, можно сказать, вплоть до самого 1905 года.

Глава 12

Иван Алексеевич Вышнеградский. Назначение меня министром финансов

Когда я был министром путей сообщения, незадолго до того времени, когда я был назначен министром финансов, как-то раз Император Александр III, передавая мне нечто в роде брошюры или докладной записки, говорит: «Пожалуйста, прочтите эту записку и скажите мне Ваше мнение по этому предмету». Когда я, вернувшись из Гатчины, прочел эту записку, то увидел, что это записка Циона, который вообще критически относился к деятельности Вышнеградского, а в частности обвинял его в том, что он взял взятку от Ротшильдов в 500 000 франков при заключении в Париже займа.

Государь мне сказал, что он обратил внимание на это дело только именно ввиду представления Ционом такого документа, который, по-видимому, является неоспоримым доказательством того, что Вышнеградским была взята взятка в 500 000 франков.

На это я все-таки сказал Государю, что действительно документ это несомненно доказывает и в подлинности документа сомневаться нельзя, но, несмотря на это, я все-таки глубоко убежден в том, что это неправильно, неверно, что Вышнеградский взятки не брал.