Мои воспоминания
Шрифт:
Когда я огляделся, я увидал, что около меня, на лестнице, кто-то сидел и тоже плакал.
Так я простился с отцом за девять лет до его смерти, и мне это воспоминание дорого, потому что я знаю, что если бы мне пришлось с ним видеться перед его смертью в Астапове, он не мог бы сказать ничего иного.
Возвращаясь к вопросу о смерти, я скажу, что отец не боялся ее, нет, -- за последнее время он часто даже ее желал -- он, скорее, интересовался ею. Это "величайшее таинство" интересовало его до такой степени, что интерес этот был близок к любви.
Он выпытывал всякую мелочь. Всякая подробность, на первый взгляд незначительная, для него была интересна и важна.
В "Круге чтения" несколько дней и седьмое ноября посвящены исключительно мыслям о смерти.
229
"Жизнь есть сон, смерть --пробуждение",-- писал он под числом, роковым образом совпадающим со днем его смерти -- ожидая этого пробуждения3.
– - Если мы не знаем, что ожидает нас после смерти,-- значит, нам не должно этого знать, -- говорил он.
Между прочим, по поводу "Круга чтения" не могу не привести одного характерного эпизода, рассказанного одной из коих сестер.
Когда отец затеял составлять свой сборник мыслей мудрых людей, названный им "Кругом чтения", он сообщил об этом одному из своих друзей.
Через несколько дней этот "друг"4 снова приехал к отцу и с первых же слов, обратясь к нему, сказал, что его жена, и он, обдумав его план новой книги, пришли к заключению, что надо назвать ее не "Кругом чтения", а "На каждый день".
На это отец ответил, что "Круг чтения" ему больше нравится, так как слово "круг" дает представление о непрерываемости чтения, что он и хотел выразить этим заглавием.
Проходит полчаса, "друг" подходит опять к отцу и буквально повторяет ту же фразу.
На этот раз отец промолчал.
Вечером, когда "друг" собрался уезжать, он, прощаясь и держа руку отца в своей, снова сказал: "Все-таки, Лев Николаевич, я должен вам сказать, что моя жена и я,обдумывая..." -- и т. д., опять то же самое.
– - Нет, умирать, скорее умирать!
– - простонал отец, проводив друга.
– - В сущности, не все ли равно, "Круг чтения", "На каждый день". Нет, умирать пора, так жить больше нельзя.
И что же? Все-таки одно из изданий мыслей мудрецов было названо не "Круг чтения", а "На каждый день".
"Ах, душенька, с тех пор как появился этот господин ***, я, право, не знаю, что в сочинениях Льва Николаевича написано им и что написано г-ном ***", -- с грустью говорила чистая сердцем и незлобивая покойница Марья Александровна Шмидт.
Такое вторжение в авторскую деятельность отца на языке "друга" носило скромное название, "предположительных поправок"5, и несомненно, что Марья Александровна была права, ибо никто никогда не узнает, где кончается то, что писал отец, и где начинаются его уступки
230
– ---------------
Наряду с проявлявшимся у отца желанием смерти у него за последние годы его жизни была еще одна заветная мечта, к которой он открыто стремился, -- это желание пострадать за свои убеждения.
На эти мысли прежде всего наталкивали его те административные преследования, которым при его жизни подвергались многие из его друзей и единомышленников.
Когда он узнавал, что кого-нибудь из-за распространения его сочинений сажали в острог или высылали, он действительно волновался так, что его становилось жалко.
Я помню случай, когда я приехал в Ясную через несколько дней после ареста Н. Н. Гусева6.
Два дня я прожил с отцом и только и слышал, что о Гусеве.
Точно весь мир клином сошелся на этом человеке. И признаюсь, что хотя я сам жалел Гусева, сидевшего в то время в Крапивенской тюрьме, но во мне шевельнулось дурное чувство обиды, что отец так мало обращал внимания на меня и на всех окружающих и так отдался весь мыслям о Николае Николаевиче.
Охотно сознаюсь, что я в своем непосредственном чувстве был неправ. Если бы я перенесся в то, что в это время испытывал отец, я почувствовал бы это тогда же.
Еще в 1896 году, по поводу ареста в Туле женщины-врача Холевинской, отец написал министру юстиции Муравьеву длинное письмо, в котором он говорил о неразумности, бесполезности и жестокости мер, принимаемых правительством против тех лиц, которые распространяют его запрещенные сочинения, и просит все меры наказания, устрашения или пресечения зла направить против того, кто считается виновником его...7 "тем более что я заявляю вперед, что я буду, не переставая, до своей смерти, делать то, что правительство считает злом, а что я считаю своей священной перед богом обязанностью"8.
234
Конечно, ни это, ни следующие, подобные этому вызовы отца никаких последствий не имели, и высылки и аресты близких ему лиц не прекращались.
Перед всеми этими людьми отец считал себя нравственно обязанным, и с каждым годом на его совесть ложились все новые и новые тяжести.
В 1908 году, перед своим юбилеем, отец пишет А. М. Бодянскому:
"Действительно, ничто так вполне не удовлетворило бы меня и не дало бы мне такой радости, как именно то, чтобы меня посадили в тюрьму, в хорошую, настоящую тюрьму, вонючую, холодную, голодную..."