Молчаливый полковник Брэмбл
Шрифт:
«Не корите меня, подруженька, если я впадаю в романтизм самого плоского свойства. Около меня сидят священник и медик. Они упорно разыгрывают из себя гамлетовских могильщиков…»
Не плачь обо мне: буду крепко спать — Без баркарол усну я, И долго я телом своим питать Буду траву густую… Но если однажды, в часы темноты, Осенним вечером длинным, Свой лик мадонны захочешь ты Тронуть легчайшим гримом Той смутной тоски, меланхолии той, Которую так любил я, Тогда хоть на миг погрузись в15
Здесь и далее стихи в переводе С. Северцева.
— Месье, — сказал полковник, — нравится вам мой вальс?
— Бесконечно нравится, сэр, — искренне ответил Орель.
Полковник признательно улыбнулся ему.
— Тогда я снова сыграю его для вас, месье… Доктор, отрегулируйте граммофон потоньше, сделайте скорость пятьдесят девять. И не поцарапайте пластинку!.. На сей раз, месье, специально для вас.
III
Босуэлл.Но зачем же, сэр, он выразился именно так?
Джонсон.А затем, сэр, чтобы вы ему ответили именно так, как вы это сделали. [16]
16
…чтобы вы ему ответили именно так, как вы это сделали, —Цитата из книги Джеймса Босуэлла (1740–1795) «Жизнь Сэмюэла Джонсона», посвященной английскому писателю и литературному критику С. Джонсону (1709–1784).
Батареи засыпают, майор Паркер заполняет вопросники штаба бригады; ординарцы приносят ром, сахар и кипяток; полковник ставит граммофон на скорость 61, а доктор О’Грэйди толкует про русскую революцию.
— Это просто беспримерно! Чтобы революция оставила у власти тех, кто ее сделал. Значит, есть еще революционеры! Это лишний раз доказывает, как плохо у нас поставлено преподавание истории.
— Паркер, — говорит полковник, — прикажите подать портвейну.
— И все же, — замечает Орель, — честолюбие не единственная причина, побуждающая людей действовать. Революционером можно стать из ненависти к тирану, из зависти и даже из любви к человечеству.
Майор Паркер оторвался от своих бумаг.
— Я искренне восхищаюсь Францией, Орель, особенно в эту войну. Но есть одна подробность, которая шокирует меня в вашей стране. Позвольте быть откровенным: я имею в виду вашу страсть к уравнительности, ко всеобщему равенству. Когда я читаю историю вашей революции, то сожалею, что мне не довелось жить в то время. Уж поверьте, я бы как следует отдубасил Робеспьера, а заодно и этого мерзкого типа Эбера [17] . А эти ваши санкюлоты [18] !.. Господи, так и хочется вырядиться в пурпуровый сатин, расшитый золотом, и пощеголять в таком виде на пляс де ля Конкорд! [19]
17
ЭберЖак (1757–1794) — деятель Великой французской революции, выступал против якобинской диктатуры; осужден Революционным трибуналом, казнен.
18
Санкюлоты— термин времен Великой французской революции (от франц. sans — без и culotte — короткие штаны); аристократы называли так представителей городской бедноты, носивших в отличие от дворян не короткие, а длинные штаны.
19
…пляс де ля Конкорд! — Площадь Согласия, одна из главных площадей Парижа.
Доктор терпеливо переждал особенно замысловатую, спетую на грани какого-то исступления фиоритуру миссис Финци-Магрини, и заявил:
— Любовь к человечеству — это патологическое состояние сексуального происхождения. Оно часто проявляется у робких юных интеллектуалов в период полового созревания, ибо избыток фосфора в молодом организме должен так или иначе найти себе выход. Ну а ненависть к тирану — чувство более человечное. Оно расцветает именно
— Следовательно, доктор, вы обрекаете нас на непрерывные метания между мятежом и государственным переворотом?
— Нет, — сказал доктор, — ибо английский народ, уже подаривший миру сыр стилтон и комфортабельные кресла, заодно изобрел ради нашего всеобщего спасения парламентский клапан. И теперь избранные нами поборники народных интересов будут совершать за нас и мятежи, и государственные перевороты прямо в палате депутатов, что позволит остальной части нации преспокойно играть на досуге в крикет. Пресса довершает эту систему: она дает нам возможность переживать подобные треволнения как бы по доверенности. Все это — составная часть современного комфорта, и через какую-нибудь сотню лет любой белый, желтый, черный или краснокожий человек ни за что не согласится жить в квартире без водопровода или в стране без парламента.
— Надеюсь, что вы ошибаетесь, — заметил майор Паркер. — Ненавижу политиков и после войны хотел бы поселиться на Востоке: там неведомы правительства, состоящие из одних болтунов.
— My dear major [20] , какого дьявола вы примешиваете к этим вопросам свои личные чувства? Политика подчиняется законам столь же неумолимым, как и законы движения небесных тел. Вы возмущаетесь мраком ночи, ибо любите сияние луны. Разве не так? А человечество покоится на довольно неудобной постели, и, когда спящему становится невмоготу от занимаемой позы, он поворачивается на другой бок. Вот вам и война, вот и восстание! А потом человек снова засыпает на несколько веков. Все это вполне естественно и проходило бы без особых страданий, если бы люди не морализировали без конца на эту тему. Содрогаться от возмущения — не геройство. Но, увы, любые общественные перемены порождают своих пророков, которые из любви к человечеству, как только что так удачно выразился Орель, готовы погубить наш злосчастный земной шар в пламени, потопить его в реках крови!
20
Мой дорогой майор (англ.).
— Прекрасно сказано, доктор! — сказал Орель. — Но позвольте и мне воздать вам по заслугам: уж коль скоро ваши чувства именно таковы, то чего ради вы ударяетесь в политику? Ведь вы — заклятый социалист.
— Доктор, — сказал полковник, — прикажите принести еще портвейну.
— Ха! — воскликнул доктор. — Все дело в том, что мне больше по вкусу роль преследователя, нежели преследуемого. Нам надо научиться распознавать приближение этих периодических потрясений и готовиться к ним. Эта война приведет к социализму, и, следовательно, лучшие из людей будут принесены в жертву Левиафану [21] . Само по себе это не назвали ни добром, ни злом. Это всего лишь судорога. Поэтому давайте-ка добровольно повернемся на другой бок и найдем положение, при котором нам снова станет лучше.
21
Левиафан —в библейской мифологии огромное морское чудовище, способное передвигаться с неимоверной быстротой.
— Совершенно абсурдная теория! — возмутился майор Паркер, выпятив свой мощный квадратный подбородок. — И если вы, доктор, придерживаетесь ее, то вам надо бы оставить медицину! Зачем вообще нужно врачебное вмешательство? Чтобы остановить течение болезни, не так ли? Ведь если следовать вашим рассуждениям, то болезни — это периодические и неизбежные потрясения. И уж коли вы вознамерились сразиться с туберкулезом, то не лишайте меня права атаковать законопроект о всеобщем избирательном праве.
Вошел сержант-санитар и попросил доктора О’Грэйди посмотреть какого-то раненого. Майор Паркер оказался единственным хозяином на поле боя. Полковник, который смерть как не любил жарких споров, воспользовался случаем, чтобы заговорить о другом.
— Месье, — обратился он к Орелю, — а каково водоизмещение вашего самого крупного броненосца?
— Шестьдесят тысяч тонн, сэр, — наугад ответил Орель.
Этот непредвиденный ответ, словно неожиданный удар, вывел полковника из состояния равновесия, и Орель спросил у майора, чем же ему не нравится всеобщее избирательное право.