Молчание Апостола
Шрифт:
Он шел напитываться ненавистью. Когда эта двуногая мразь вываливалась из вагонов, он всматривался в них, ни в чем не похожих на людей, грязных, вшивых, обросших волосами, с сосульками-пейсами, носатых, с воспаленными глазами – и понимал, чувствовал, что эта мерзость лишь отравляет Землю, сам ее воздух, почву ее, которую они топтали своими грязными ногами, до самых колен вымазанных экскрементами, которыми был переполнен каждый вагон.
Если Гиммлер посещал Дахау все-таки не слишком часто, то его адьютант штандартенфюрер Иоахим Пайпер был более частым гостем, уже потом делая доклады своему
Но Пайпер и без того испытывал явную симпатию к Отто, и несколько раз стоял с ним рядом на «селекции», наблюдая за эмоциями мальчишки. (Что немало беспокоило персонал. Ни у кого не возникало желания украсть что-нибудь в нескольких метрах от полковника СС.)
– У тебя есть мечта, Отто? – спрашивал он паренька.
– Я мечтаю вступить в Гитлерюгенд, – отвечал тот.
– Так в чем же дело? – допытывался Пайпер.
– Проклятый возраст. Прошу прощения, господин штандартенфюрер.
– Разве тебе еще нет четырнадцати?
– Мне тринадцать – в том-то все и дело!
– Н-да! Я-то думал, тебе все шестнадцать.
Ошибку Пайпера легко было понять. Отто выглядел значительно старше и крупнее своих лет.
– Ну ладно, дружище, что тебе привезти в следующий раз?
– Побольше жидов – а то пилить становится некого!
И Отто заходился от смеха. Ему нравилась собственная шутка.
Но вот наступил день, когда Земля перевернулась.
Глава 21
Конец марта 1945 г., концлагерь Дахау
Отто слонялся по лагерю, и ноги сами собой вывели его к «селекции». Паровоз как раз подавал небольшой состав – вагонов семь.
– Кто? – спросил он у надзирательницы, Марты. Она была старшей на «селекции», когда разбирались с прибывшими женщинами.
– Жидки из Венгрии. Ну и жидовки тоже.
Работавшие на «селекции» зэки открыли дверь первого вагона – и тут же отшатнулись. Обычная картина. Облако смрада, хлынувшего из вагона, могло свалить с ног кого угодно. Обмотав лица тряпками, рабочие полезли в вагон, чтобы выбросить трупы, хотя люди, не дожидаясь уборки тел, уже прыгали на насыпь, чтобы наполнить легкие хоть одним жадным глотком свежего воздуха. Прыгали и тут же строились в шеренги, повинуясь приказам капо.
И здесь Отто увидел ее. Она стояла в стороне, босая, в тонком ситцевом платье, дрожа от холода – весна весной, но кое-где пятнами еще лежал снег. Темно-русые волосы, рассыпавшиеся по плечам, точеный носик, маленький рот, пухлые губы – и глаза… Глаза, в которых невозможно было не утонуть. Эти глаза смотрели вокруг и, казалось, ничего не видели. Но Отто не мог оторвать от девушки взгляда. Все это, грязь, смрад, вышвыриваемые из вагонов трупы, крики капо и надзирательниц – казалось, все исчезло.
– Да, Отто?
– А эта? – он указал рукой на девушку.
– Что «эта»?
– Она тоже… – Он не смог произнести «жидовка», так не шло ей это слово, так не ложилось на нее. – Она тоже из этих?
– Отто, мальчик мой, да из кого же еще? Сейчас только их и везут.
Решение было внезапным и молниеносным.
– Марта!
– Ну что еще?
– Отведешь ее в душ, нормальный, для персонала, дашь какое-нибудь платье из тех, что почище. Потом приведешь ко мне. Я буду ждать в конюшне, на втором ярусе, на сеновале.
– Че-го? – Здоровенная мужеподобная надзирательница уперлась кулаками в бока. – А отца своего ты не хочешь об этом попросить?
Отто побелел от ярости.
– А ты, мерзавка, не хочешь, чтобы я рассказал своему отцу, какую коллекцию перстеньков, колье и прочих побрякушек ты здесь насобирала? И где они у тебя лежат? Даже если ты их перепрячешь, я знаю тех, кто подтвердит, что я говорю правду. Остальное из тебя выбьют в гестапо, проклятая ведьма!
Ноздри Марты заходили ходуном, слышно было, как она скрежещет зубами от ярости. Рука ее автоматически потянулась к кобуре, за служебным «Вальтером», но она вовремя опомнилась. В таком раскладе она может только подписать себе приговор. Впрочем, возможны расклады и другие… Она вздохнула и изобразила подобие улыбки.
– Ладно, Отто, уймись. Ничего страшного. Глянулась девка, бывает. Тебе, кстати, давно уж пора попробовать, как оно делается. Беги на сеновал, пятнадцать, двадцать минут – и товар я доставлю в лучшем виде, будь спокоен.
Он лежал на душистом сене, дрожа всем телом и считая секунды, которые потом складывал в минуты. Желание настолько распирало его, что он боялся выстрелить потоком спермы еще до того, как эту Красоту (die Sch"onheit, он так и назвал ее про себя: не красотка, а Красота – да и кем же еще она была?) приведут к нему.
– Эй, любовничек! – раздался снизу голос Марты. И после этого кто-то стал подниматься по стремянке. Да. Это была она. Die Sch"onheit. Ее волосы еще были влажными, а глаза, полуприкрытые длиннющими и густыми ресницами, светились каким-то потусторонним светом – и не потому, что так уж она хотела того, что ждало ее. Похоже, они так светились всегда.
– Ну, развлекайтесь, детишки, – раздался голос Марты снизу. – А мне работать надо. – И ушла, громко топая сапожищами.
Отто лег на бок, подперев щеку ладонью. Другой рукой он провел по лицу девушки.
– Ты говоришь по-немецки? – спросил он.
– Да.
– Как тебя зовут?
– Андика.
– Красивое имя. Откуда ты?
– Из Будапешта.
Сил для светского разговора у Отто уже не было. Он прыжком встал на колени и рванул старенькую ткань на груди Андики. И, потянув шов, сорвал платье целиком. И увидев ее обнаженной, он ахнул. На такое чудо должно молиться. Но молиться он никогда не умел.