Молчащий

Неркаги Анна Павловна

— Здравствуй, бабушка!

Потом осторожно опустилась на пенёк рядом с деревом. Сжалась под шубой, послушала глухой шёпот лиственницы, и вдруг её охватило чувство уюта, покоя и жалости к себе. Обняла сморщенный, пахнущий ветрами ствол и заплакала.

Вспомнилось: она возвращается откуда-то, а навстречу бежит мама. Полы ягушки развеваются, и кажется, что мама летит, только очень медленно.

Мама стаскивает мокрые кисы Анико, сажает дочь за стол и даёт вкусную лепёшку из рыбьей икры. Как хорошо было уходить и каждый раз возвращаться

к маме, чувствовать себя усталой, маленькой и нужной.

Павел не спал и слышал, как Анико вышла. Она долго не возвращалась, и он забеспокоился. Оделся и тоже вышел на улицу.

Возле лиственницы услышал не то плач, не то шёпот. Осторожно закурил трубку, не зная, как утешить человека, потерявшего мать, да и нужно ли? Может, ей лучше побыть одной?

Анико замолкла.

«Уж не замёрзла ли?» — испугался Павел. Тихо подошёл к девушке. Она не удивилась.

— Не думала, что мне будет так тяжело. Я, оказывается, всё помню. — Анико говорила медленно.— Боюсь встречи с ними. Понимаете? Я могу оказаться не такой, какую они ждут,

Павел почувствовал, что она не всё сказала, опять ушла в свои думы. Но откровенность девушки тронула. Они постояли молча и молча же вернулись в дом.

енщиныначали готовить вечерние котлы, чтобы к возвращению мужчин были чай и горячее мясо.

Сегодня Алёшка с Пассой с раннего утра поехали осматривать пастбище, а Алёшка хотел снять ещё последние капканы. Охотничий сезон кончился в начале апреля.

Себеруй с утра от нечего делать тоже возился с капканами, смазывая их песцовым салом, чтоб не ржавели, и ждал Пассу. Тот обещал вернуться пораньше. Надо успеть дотемна осмотреть копыто у важенки. Уже третий день хромает. Скоро начнутся длинные кочевания, и она может совсем из сил выбиться, и оленёнок с ней измучится.

Себеруй отложил в сторону капкан и задумался. Появились маленькие оленята, забот стало больше. За малышами нужен хороший присмотр, ладно что дни тёплые, а то начинать жизнь с ощущения холода даже оленю не очень приятно.

Себеруй поднялся и только сейчас заметил Алёшку. Тот распрягал оленей.

Подошёл к нему.

— А где Пасса?

— Он не приехал? Мы же разошлись.

— Опаздывает. Как песец?

— Семь, отец.

«Настоящий охотник, — подумал Себеруй. —· Покойный Янзи был бы доволен сыном. По земле ходит человек, а не его подобие».

Себеруй ходит от нарты к нарте. То верёвки, которыми укреплён багаж, подтянет, то хорей подберёт, чтобы детишки не сломали. Почему долго нет Пассы? Себеруй уже с неделю живёт у него, но огонь в своём чуме поддерживает. Всё осталось, как при жене. Анико приедет к себе домой, а не к чужим. Вернётся к отцу, в свой чум. Там каждая вещь принадлежит матери. Когда Себеруй заходит в чум, ему кажется, что жена вышла и вот-вот возвратится, а маленькая шаловливая дочурка спряталась от него за подушкой, как всегда делала.

Потом обхватит за шею тёпленькими ручонками и долго будет заливаться довольным смехом...

Жена

не заходила, и смех дочурки не раздавался. Но Се-беруй всё равно каждый день подолгу сидел в своём чуме, оглдцывая вещи. Иногда засыпал и, проснувшись, молча лежал, стараясь сердцем уловить родные звуки, голос жены, писк дочери. Он пытался представить Анико, хлопочущую у огня, но это не получалось. Однажды, порывшись в мешках со старыми вещами, Себеруй нашёл детские куклы. Они были потрёпанные, и он подумал: а вдруг это её игрушки, Анико? Расставил их, как это делают дети, приготовил куклам постели. На женские фигурки надел ягушки...

Вместе прожито немало, и эти случайные задержки всякий раз тревожат. Охотник может запоздать, в этом нет ничего особенного. Зверь иной раз умней человека, и обхитрить его непросто. Но сейчас охоты нет. Может, заехал к кому-нибудь?

Буро, следивший за хозяином, увидел, что тот наконец успокоился, подошёл, лёг у ног.

Скоро к ним подсел Алёшка с ракетницей в руках.

— Ты куда?

— Пойду оленей поближе подгоню.

Буро поднялся, сел на задние лапы, настороженно подняв уши. Себеруй и Алёшка тоже прислушались. Чуть слышно скрипели полозья со стороны дороги из посёлка.

— Видно, кто-то по пути к нам решил заехать. Сейчас все дрова возят. Может, кому ночлег нужен, — предположил Алёшка.

Когда упряжка вынырнула из леса, Себеруй узнал Пассу. За спиной у него кто-то сидел, неловко держа на весу ноги.

Себеруй привстал. Неужели?

Нарта остановилась. Пасса не успел ещё отбросить хорей, как Себеруй пошёл к нему. На ходу поправил старенькую малицу, торопливо провёл ладонью по усам и щекам.

Анико спрыгнула с нарты. Повернувшись к чумам, увидела маленького человека. Он шёл к ней спотыкающейся, суетливой походкой.

«Отец! — мелькнуло в голове, и сразу же пришли страх и недоумение. Вот этот совсем незнакомый невзрачный старичок и есть её отец? Его надо обнять, собрать крупицы чувства, некогда жившего в ней, полюбить, считать самым родным человеком? Она растерялась, зачем-то схватила с нарты портфель, выставив его перед собой, словно хотела защитить себя или оттолкнуть того, кто спешил к ней. Когда отец подошёл вплотную, она невольно сделала шаг назад: от старика тяжело пахнуло дымом, табаком, грязным телом. Себеруй не замечал ничего. Он два раза провёл ладонью по своей грязной малице, будто вытирал её, и протянул перед собой руку.

Но Анико не ответила на приветствие. Она со страхом смотрела на чёрную малицу отца, на его спутанные, сальные волосы, морщинистое лицо, грязные руки и чувствовала, как к горлу подступает тошнота.

Себеруй не видел состояния дочери. Всё отцовское, исстрадавшееся в одиночестве и горе торжествовало в нём, радовалось, тянулось к Анико, которая приехала к нему, хотя и стала большим человеком. Он не смутился, когда Анико не пожала руку, наоборот, даже рассердился на себя, что только руку подаёт, а не целует свою дочь.