Молодость
Шрифт:
— Побегай… Это тебе не самогонные аппараты ломать! А меня не тронь — я на город не хаживал!
И действительно, никто к Васе Пятиалтынному не заглянул. Да вообще жизнь, взбаламученная восстанием, постепенно утихла. Люди старались забыть о непоправимо жутком вчера, вернуться к делам и заботам трудовых будней.
Ефим лежал целыми днями без движения, прислушивался к голосам на деревне. Он безошибочно определял, чем занимались жердевцы. Работы, сменявшие одна другую, будто листочки календаря, приближали неотвратимую осень. То с поля доносился звон косарей
— Петрака зарыли. А меньшой — на манер твоего — в бегах, — проворчал старик. — Аринка, сказывают, побывала в тюрьме. Нашкодила с Клепиковым, дуреха!
Ефиму хотелось узнать о здоровье отца. Вася Пятиалтынный догадался, мотнул серой бородой:
— Емельяныч поправился, бог дал. Привезли. Чахлый дюже — подкормить бы, да все выгребли и Мархавка от рук отбилась. Лается, камнями в окна пуляет!
— Изведут батю комбедчики…
— Толкуй! Сейчас у них новых бед на семь лет! Старое быльем поросло!
Разноголосо кричали грачи, кружась над деревней и скопляясь в огромные стаи для дальних перелетов. По утрам на омшаник пробирались заморозки, стонал и выл северный ветер. Затем выпал снег.
Ефим пробовал вставать… Нет, силы покинули его и, должно быть, надолго. Рана гноилась. Предстояли тяжкие месяцы борьбы с недугом. Зачем? Не проще ли разрядить маузер в висок?
Он потянул из кобуры светлую костяную ручку, привычным движением дослал патрон… Черт возьми, до чего просто решается запутанное дело!
Но кто это там? В просвете приоткрытой двери ссутулилась фигура Васи Пятиалтынного. Глаз лукаво прищурен, на одутловатом лице пьяная ухмылка.
— А почему, пропащая ты голова, о семье не спросишь? — придвинулся старик. — То есть, о собственной семье? Пущай жена — не жена, а от родной кровинки не отказывайся!
— Чего? — не понял Ефим.
— Настька тебе дочь принесла, вот чего! Не слыхал? Поздравляю! Давай-ка, по христианскому обычаю, горло промочим!
И поднес наполненный первачом стакан. Ефим медленно, дрожащей рукой, заложил маузер обратно в кобуру. Взял стакан и выпил до дна.
— Молодец! — восхищенно крякнул одноглазый. — Это ли не лекарство? Толкуй! Фруктовая — из виндерок — мертвых подымает! Только ею и выправил тебя! А дочь, ей-богу, хороша! Видел нынче — приехали к Тимохе Жердеву всей оравой.
Он махнул рукой, хмелея:
— Пущай будет дочь! Какой убыток? Теперь на кажную живую душу земли поровну дают!
Отвернувшись, Ефим не слушал… Сдавил руками голову, затих, плечи мелко вздрагивали. Он лежал весь день и вечер, не проронив ни звука. Потом попросил дядю привести к нему Аринку. Пошептался в темноте с сестрой и снова замолк.
Ночью Вася Пятиалтынный пришел по привычке наведаться, но Ефима не застал.
Глава двенадцатая
Шумели клены и березы в ночных аллеях, выбеленных первым снегом. За темным
Хрустальной зыбью подернулась вода, отражая стройный бельведер и пышную колоннаду богатого дома. Когда-то из тех громадных окон лился ровный свет, слышались звуки рояля, и все казалось таким легким и безмятежным. Но сейчас в комнатах стояла плотная тишина, пахло густо осевшей пылью, разлитым керосином и мышами.
Агроном Витковский, плотный мужчина, с песочной бородкой и закрученными в колечки усами, вышел на веранду. Его выпуклые глаза смотрели на пруд. Он прислушивался к необъятному разнообразию звуков, рожденных суровой завьюженной природой.
Издали порывом ветра донесло конское ржание… Витковский, оглянувшись на дорогу, замер. Он безотчетно волновался каждую ночь. Ждал чего-то, не выпуская из рук двустволки.
«Нет, вероятно, проехали стороной, — решил агроном, не слыша больше конского ржания и приближающегося топота. — Ох, измучился я здесь… Ни минуты покоя! Хоть бы выгоняли меня отсюда, что ли! Рано ли поздно это случится!»
Он собирался уже вернуться в дом, когда возле стены метнулась человеческая тень… Витковский тороплива поднял двустволку.
— Кто там? — окликнул глухим от волнения голосом. Наступила зловещая тишина. Ветер унесся в поле, и только на обледенелых ступенях веранды бились какие-то остатки от недавнего листопада.
Затем из сумрака ночи почти спокойно прогудел низкий баритон:
— Это вы, Григорий Варламович?
Агроном вздрогнул… Он сразу узнал этот баритон, но не смел поверить! Не опуская ружья, стоял в полнейшей растерянности… Тогда на веранду быстро поднялся человек, и Витковский чуть не вскрикнул, увидав перед собой Гагарина.
— Почему бы вам не отозваться? — с некоторым изумлением произнес Гагарин.
— Руки-ноги отнялись… Серафим Платонович… — Витковский пятился к двери. — Пожалуйте в комнаты, здесь нельзя… Ах, боже мой! Да ведь слух-то был..
Гагарин, не отвечая, открыл дверь в жарко натопленную комнату. В темноте прошел через зал, сбросил на попавшийся стул пальто и шапку.
— Спустите шторы, Григорий Варламович, и зажгите свет!
— Сию минуту…
Когда свет керосиновой лампы упал на обветренное лицо и крупную фигуру Гагарина, управляющий снова ахнул и стал расспрашивать о чудесном спасении,
Гагарин поморщился.
— Вы удивлены, почему я не на том свете вместе с работниками моего штаба? — заговорил он, раскуривая папиросу и красноватыми от бессонницы глазами отыскивая на столе пепельницу. — Уверяю вас—простая случайность! Я отправился в передовую цепь, где началась паника. Бил из орудий бронепоезд. Смотрю, взял в «вилку» дом фабриканта Домогацкого… Ну, возвращаться уже не было смысла. Возникший пожар довершил произведенные разрушения.
— А слух… ваша фуражка…
Гагарин сухо рассмеялся. Видимо, история с фуражкой столько же забавляла его, сколько морочила головы остальным людям.