Молодой Ленинград 1981
Шрифт:
— Уж лучше быть с пустой башкой, чем с пустым брюхом…
— Неправильно ты рассуждаешь! — воскликнул Некрасов.
— Какой умник выискался! Жаль, что я — баба, а то врезала бы разок по башке — сразу б ставни посинели! Фанерная тыква!
— Невыносимая женщина! — Некрасов поднялся.
— Придется тебе искать другую работу, — сказал Корнев.
— Пожалуй, ты прав. Просто я такой человек, который не может сопротивляться окружающей среде…
— Вот ты о мещанстве говоришь, — зло выдохнула Бочкарева, — а чемодан приволок с собой.
— Пойми же ты! Мне надо в баню ходить, надо иметь для этого смену белья!
— Все это — мещанство. Вы, культурные, в баню не ходите… Вон — день давно на дворе, а ты все еще нечесаный.
— Можно у тебя чемодан оставить? — спросил Корнева Федя, дав понять Бочкаревой, что разговаривать с ней больше не намерен.
— Пусть стоит, — ответил художник.
— Спасибо, — сказал Федя и ушел.
— Каков гусь, а?! — воскликнула Бочкарева.
Но Корнев ее не поддержал. Он протянул ей кусок сырой резины. Она прогрохотала сапогами по крылечку и закричала студенткам:
— Эй, белоручки! Пойдем колесо снимать… Вы куда приехали? Здесь вам КамАЗ, а не дома на печке…
За перегородкой гремел магнитофон. Корнев стоял у окна и смотрел, как орудовала ключами Бочкарева, как подъехал на мотороллере Сашка и стал описывать круги вокруг нее…
— Ну, что дурочку валяешь! — заорала на него Бочкарева. — Надевай покрышку, собачий потрох!
— Эх, девка! — с удовольствием воскликнул Сашка, но помогать не стал. — Люблю таких шустрых…
Девушки смеялись, стоя в сторонке. По двору раскатывали волосатики на своих мопедах, хвастая друг перед другом мастерством вождения.
— А вы что вылупились?! — набросилась Бочкарева на студенток. — Помогайте!
Сашка выписывал круги по двору, задрав ноги на руль. Он орал на всю Каму:
— Ночью нас никто не встретит — мы простимся на пирсу…
Вдруг Сашка, не справившись с управлением ногами, влупился в палисадник — послышался грохот, треск досок и звон лба. Мотороллер проехал насквозь забор. Сашка висел на кусту сирени, а мотороллер рыл задним колесом клумбу. Корнев выскочил из вагона, отключил двигатель и помог Сашке приземлиться.
— Гадство! На лепешке поскользнулся! — он зло сверкнул глазами в сторону тягачей. — Ездят тут всякие…
— Штаны порвал, — сообщил Василий Петрович.
— Точно, что ли? — испугался Сашка. — Я ведь штаны у старшего брата взял. Он меня теперь убьет! Он каратист!
— Давай зашью! — вдруг предложила маленькая студентка. Она все время стояла на крыльце и с улыбкой наблюдала за ним.
— У тебя есть что надеть? — спросил Сашка Корнева.
— Есть. Халат уборщица на тряпки отдала. — Корнев вынес ему халат. Сашка стащил с себя штаны и протянул их студентке, а сам вновь взобрался на мотороллер и прокатился по двору.
— Нормально, — сообщил он, словно кого-то волновало здоровье его «Электрона».
Никто не приглашаетвыл магнитофон. Студентка вынесла штаны и протянула их Сашке. Он осмотрел их и воскликнул:
— Во здорово! Лучше новых! Дай поцелую, Оленька! — и, зажав локтем штаны, кинулся к ней. Та с завидной скоростью рванула в сторону. Не догнав ее, Сашка обиженно надел штаны.
Бочкарева снимала мотоцикл с подножки.
— Эх ты-ы, пряник! — крикнула она насмешливо. — Бабу не догнал, да еще такую маленькую!
Тоска и уныние завладели Корневым. Стало противно жить на свете. Он натянул каску, выкатил свой мотоцикл, сел и, поднявшись на дыбы, рванул в сторону Чудских лугов. Только скорость была способна как-то сгладить плохое настроение после письма жены. Ветер, скорость и опасность…
Мотоцикл был послушен. Василий Петрович носился по лугам и канавам, умчался километров за сто на восток, потом вернулся ближе к Набережным Челнам, выехал на пирс нового порта, остановился.
Вечерело. Хотелось тишины. Но здесь гуляли парочки. Стоял списанный на металлолом пароход, жалобно опустив плицы в воду. С парохода рыбачили мальчишки. Они с трудом всматривались в поплавки. Наверное, им не хотелось возвращаться на берег — ведь для этого надо было лезть в ледяную воду и плыть, придерживая одежду и удочки в руке.
В туберкулезном санатории на том берегу Камы завели пластинку. Осветилась дощатая танцплощадка, словно муравьи зашевелились люди в вальсе…
У вагончика пылал костер из выброшенных им же подрамников. По бетонному двору так же носились волосатики, ржали, пытались бахвалиться своим «мастерством». Девочки стояли под навесом и скромно смеялись. Бочкаревой не было. В стороне тихо ругался сторож. Лаяли собаки.
— Посторонись, — сказал Корнев Ольге, которая стояла на крыльце и наблюдала.
Она отошла, и он въехал по ступенькам в кладовку. Выключил мотор, фару и спросил:
— Долго еще продлится представление?
— Их гони не гони… — сказала Ольга.
— Вижу, как вы их гоните, — усмехнулся Корнев.
Он спустился с крылечка и, подойдя к навесу, сказал ребятам:
— Дуйте-ка домой, волосня!
— Че-его?! — угрожающе проскрипел рыжий паренек, видимо заводила и главарь. — Ну-ка, повтори!
— Уши мыть надо, — посоветовал Корнев. — если не слышишь.
Тот оставил драндулет. Дружки также притормозили. Сашка спрятался за спины. Рыжий стал приближаться. Перед ним засуетился маленький мальчишка — он как бы пытался заслонить собой Корнева и приговаривал: «Рыжик, не надо!..» Но тот решительно двигался вперед, тем более что сцену наблюдали девушки.
Корнев с усмешкой ждал. Когда рыжий было замахнулся, Корнев поймал его за ухо, крутанул что есть силы. Рыжий завопил:
— Ой, отпусти, гад! Хуже будет!..