Молодой Ленинград 1981
Шрифт:
— Будут, — сказал Корнев.
— Конечно, будут, — согласился парторг. — И у вас будут, и у всех… Скажите, а можно научиться рисовать человеку, который не имеет таланта?
— Конечно, можно. Лишь бы способности были… А талант — это своеобразное видение мира, — сказал Корнев, присаживаясь на табурет. — Вот вы и все, например, видите дерево зеленым, а художник его синим рисует.
— Так что же он? Дальтоник, что ли?
— Не-ет… И вот когда он нарисует его синим, люди подойдут, посмотрят и согласятся.
— Ну да! Как
— Запросто! — воскликнул Корнев. Он взял белый лист бумаги и нарисовал на нем квадрат. — Пожалуйста.
— Что это такое? — спросил Николай Иванович.
— Белый флаг, — пояснил Корнев. — Нарисованный черным карандашом… Хотите: платок, салфетка, все, что угодно.
— А ведь верно! — ухмыльнулся полковник. — Действительно художник видит мир особо… — но он не договорил. В окно заглянула Вера и сказала:
— Николай Иванович, вас к телефону… Горком.
Парторг поднялся и вышел.
— Что у тебя за страшилище была? — поинтересовалась Вера.
— Когда? — не понял Корнев.
— Ну, до обеда… В кирзовых сапогах.
— А, так… знакомая…
— Ну и знакомые же у тебя! — восхитилась Вера.
Следующее воскресенье было дождливым. За стеной магнитофон молчал, и Корнев подумал, что девушки отправились в город. Он встал. Было двенадцать часов дня. Попил чаю, подумал — чем бы заняться, вытащил саксофон и принялся играть. Он расхаживал по вагончику, играя и посматривая на пустой берег Камы. Будущее представлялось каким-то серым, словно этот дождливый день.
Наигравшись до мозоли на нижней губе, он принялся дорисовывать бригадира монтажников. Бригадир был, видимо, хитер и получался легко. Вдруг скрипнула дверь. Корнев обернулся и увидел Ольгу.
— Василий Петрович, идите с нами пить чай, — пригласила она.
— Да я уже… — сказал он.
— Индийский!
— Бегу! — обрадовался он не столько чаю, сколько возможности просто посидеть с кем-то, развеяться.
Стола в комнате так и не было. Опять со вкусом была уставлена чашками кровать.
— Берите вот эту, — сказала одна студентка.
Корнев до сих пор их не отличал друг от друга, за исключением маленькой Ольги. Он прихлебнул чаю и сказал:
— Паршивая погода. Но зато воздух чист… В семьдесят первом году два месяца лил дождь. Все промокло. Но люди работали… Тогда еще и Нового города не было. А у Боровецкого села стояла мельница… В Орловке тоже была мельница, да потом снесли ее. А боровецкая сама упала.
— И никого не придавило?!
— Она утром грохнулась, очень рано… А жаль. Ее хотели на память оставить.
— Вот если бы кто мимо проходил!
— Так удачно свалилась… Тогда еще и порта не было с пирсом, а был пустой песчаный берег. Красиво! Рыба!.. В Каме все есть, — вздохнул
— И рыба не портилась?
— Нет. Были специальные баржи с двойным дном. Под внешним дном сверлили отверстия, и рыба там плавала вволю. А стерлядь отбирали по мерке — в пол-аршина. Так она и прибывала на стол к императрице… Кумыс отсюда поставляли в Москву. Кумыс — это самое лучшее лекарство при туберкулезе!
— Фу! Лошадиное молоко!.. О чем мы говорим за столом?!
— Не за столом, а за кроватью, — поправила другая.
— Все пригодится в жизни, — вздохнул Корнев.
— А почему город называется Набережные Челны? — спросил кто-то из девушек. — Что здесь, челны по берегу плавали, да?
— Нет. Город называется правильнее Чаллы, что по-татарски означает «укрепление», — пояснил Василий Петрович. — Здесь в семнадцатом веке строили укрепительную линию от Симбирска до Ика (речка такая), вот отсюда и пошло название «Чаллы». А жили здесь русские казаки — они-то и переводить не стали. Просто назвали Челны — и все. Вначале были Бережные Челны, а потом стали Набережные… Места здесь знаменитые. Отсюда родом Дурова. Знаете? Кавалерист-девица… Шишкин здесь родился, на той стороне… Там, где теперь кумысная лечебница.
— Фу, опять вы про лошадей! — возмутилась студентка.
— А сколько можно молока получить от лошади? — поинтересовалась другая.
— От хорошей кобылы — по два ведра в день… И действительно — что фукать? — Он обернулся к брезгливой: — Вот выйдешь замуж за туберкулезного — будешь знать, чем лечить.
— За туберкулезного?! — ужаснулась та. — Никогда в жизни!
— Там не будешь разбираться, уж если полюбишь.
— Нет, спасибо. За больного я никогда замуж не выйду!
— А откуда ты узнаешь, что он не туберкулезный?
— А в заявлении есть пункт, по которому жених и невеста должны знать, кто чем болеет…
— А я бы за любого больного вышла замуж, если бы полюбила, — тихо вставила Ольга.
— Ха-ха! У тебя все известно, — хмыкнула брезгливая. — Твой Толик здоров как бык… С квартирой, с машиной…
— Ничего ты не знаешь, — прервала ее Ольга. — Он уже не мой Толик!
— Неужели поругались?! — воскликнула другая то ли радостно, то ли встревоженно.
— Еще за месяц до практики.
Корнев с любопытством поглядел на Ольгу.
— Да ты что? Рехнулась? — не унималась подруга. — Вы же с ним года три встречались?!
— Теперь все! — отрезала Ольга.
— Дура ты! Да такого парня поискать еще!.. Представляете, Василий Петрович: высокий, глаза голубые, сам светленький, спортсмен… Учится на втором курсе механического… Папа — директор завода. Квартира, дача, авто… А она кто? Вот техникум окончит — и все.
— Мне бы такого парня, — вздохнула другая. — Я бы за него двумя руками держалась… Да он на меня и смотреть не захочет.