Молох
Шрифт:
Взмахом сабли диггерша аккуратно сорвала торгашу голову с плеч. Создавалось впечатление, что картина с Мадонной и ребёнком неуязвима, ибо потоки крови заливали всё, что можно, кроме полотна. Когда же голова спикировала на землю, толпа, точно по залпу Авроры, кинулась на станцию, уничтожая всё на своём пути. Вот так на глазах меняется история: сто с лишним лет назад крейсер палил по Зимнему, сейчас достаточно одной скошенной головы и галлона крови подобно красному фонарю истории.
Не прошло десяти минут, как половина станции вплоть до перехода на Спасскую была отвоёвана сепаратистами. Немедленно создавался заслон из того, что уцелело в ходе тактики «выжженной земли». Прежде, чем двинуться дальше, дабы перекрыть тоннели и последний переход к Сенной, пришлось отбить две атаки со стороны Четвёртой линии. Непропорциональные потери
Ближе к десяти утра оккупанты приблизились к Сенной, не давая защитникам Синей ветки прорваться на станцию. Там же потеряли Мамонта: шальная граната угодила точно под ноги. Спустя мгновение президент Славы лишилась обеих ног. Литовка одна оттащила женщину в сторону, так и не успев при этом проститься. Мамонт к тому времени была мертва, лишь культи какое-то время продолжали нервно пульсировать.
Точно Жанна Д-Арк, встав впереди остатка повстанческого войска, Белый Чулок отбивались от яростных атак сенных. Садовая к тому времени перешла в руки Купчинскому Альянсу. Последние потери среди КУ пришлись спустя полчаса после отпора Четвёртой ветки. Случилось то со стороны Спасской. Двадцать смельчаков во главе с диггершой, выстраивали мощные редуты и стены из трупов. Благо, последнее не в первой приходилось делать. Будучи к одиннадцати часам укрепления стали готовы, и в то же время со стороны Звенигородской и южных станций пришло подкрепление в размере тридцати-сорока человек. Если верить Молоху, часть веганских, сражающихся за юг жёлтой ветки (вплотную приблизившись к грибникам), также укрепит мощь повстанцев, сведя на нет сопротивление Спасской. Так и так, пробиться на КУ можно было теперь только через Узел, одно из звеньев которых всецело контролировала горстка хиппи и до селе никому неизвестный Альянс во главе с Борисом.
К двенадцати состоялись переговоры, в ходе которых Борис, пришедший со Звенигородской, дал понять, что станция отходит во владения мятежников. Параллельно состоялись похороны Мамонта и передача полномочий по Садовой в руки Белого Чулка. Борис де-юре торжественно провозгласил себя единоличным правителем Бухарестской — Дунайского, оставив, как и обещал, владения на Обводном хиппи. Плюс Звенигородская шла им в придачу, оставляя, как и раньше, Волковскую нейтральной станцией.
К тому времени, уничтожая всех и вся на Спасской (оставив независимыми на Четвёртой ветке три станции: Дыбы с загадочной Народной и Театральную) подтянулись веганы. Орды солдат-переростков, словно с другой планеты, маршировали по Садовой. Сенная, остававшаяся последним оплотом сопротивления на Узле, не догадывалась, что вот-вот с юга на неё начнётся наступление коммунистов. Последние, в свою очередь, собрав за ночь отряд с юга Второй ветки (побрезговав рабочими с Купчино), с тяжёлыми потерями отвоевали Техноложку 2. Размазжывая черепные коробки прикладами и штык-ножами Калашей, армия Товарищей, ликуя, выходила к блокпосту на Техноложке 1. Так вершилась, утопая в крови, история: под бой аплодисментов.
На подходе к Чернышевской прямо на железнодорожных путях начинались пепелища. Приходилось буквально обходить стороной горки пепла и человеческие кости. Как известно, последние воспламеняются при температуре, превышающей тысяча сто градусов: даже в печах крематориев кости сгорают не всегда. В воздухе ощущался запах гари и поджаренного мяса. Ахмету временами приходилось протирать слезившиеся от зловонного запаха глаза, чего не скажешь о жмуре, которому было всё по барабану. Неужто, обоняние вместе со зрением также решили взять отгул длиною в жизнь?
— Тебя как звать то? — решил отвлечься от мыслей Ахмет. Казалось, запах сведёт с ума, в то время как ненависть к брату усилилась в бесконечность и больше.
— Не-е-е по-о-омню — другого ответа не стоило ожидать.
— Хорошо, будешь у нас… — пока Ахмет думал, слева показалась платформа. На посту никого. — Иисус, Мария и Иосиф плотник!
— Иииису-уу-с? — протянул каннибал.
Брат Вано пропустил последнее слово мимо ушей. Чернышевская, запомнившаяся Ахмету во время жизни в метро, мало чем походила на то, что предстало глазам. И дело даже было не в кострищах и не в том, что местные
Местные, в отличие от столичных, ничем не проявляли виды на чужака со жмурём. Невольно в голову пришла ассоциация с тем, что если Восстания — Москва подземки, то Чернышевская её Питер. Только будущее стало прошлым и мы попали во времена опричнины или же царствования Цепеша. Военных нигде не наблюдалось, если сами жители, конечно, не обладали чрезвычайными полномочиями, а именно вынесением смертного приговора без суда и следствия.
— На кострище ведёшь его? — внезапно обратился старик к Ахмету. Тот самый, который с вечность назад предлагал Молоху лучшее место с видом на аутодафе.
— У него есть имя — не растерялся кавказец. — Иисус. А теперь, дедуль, подскажи, где мне найти Вано, а я тебе забронирую место в первых рядах.
Ахмет сам не представлял, что попадёт в точку, когда глаза у старика загорелись Вифлеемской звездой. Дед, ловко лавируя между спящими людьми и горстками костей, вёл путников вглубь станции. Наконец платформа вывела налево и Чернышевская предстала во всей своей красе. Близ эскалаторов, ведущих в город, расположилась грандиозная виселица. На ней, с вывернутыми на сто восемьдесят градусов коленями, так, что ступни смотрели в обратную сторону, висел молодой человек. От колоссальной дозы боли, сознание ушло в отключку, чтоб, упаси Господи, никогда не прийти в себя. Но парень пока был жив: грудь медленно поднималась и опускалась. Во времена Цепеша людей умудрялись насаживать на кол так, чтобы он ещё три дня мучился и при том не отключался. «Вано не помешал бы такой метод», — сплюнул от одной только мысли Ахмет. Кавказец на секунду пожалел, что он не в шкуре просветовского, ибо всё отдал, чтобы оного не видеть. Но, как бы не шли по станции, краем глаза постоянно попадались небрежно торчащие сквозь порванную кожу кости ног.
— Что это на нём написано? — решил завоевать доверие местного жителя Ахмет, спокойно указывая на табличку, прибитую на основании креста.
— Liberate tute me ex inferis — дед как таблицу умножения отвечал, глядя будто не на виселицу, а на классную доску. — Спасите себя от ада с латыни. Видите ли, надо избегать зло, которое ведёт к предательству; а оно — залог слабости. Естественный отбор, милейший.
Но Ахмет уже не слушал обезумевшего от вида крови старика. Очередного винтика, слепленного диктатурой родного брата. Почему-то мысли пошли в кардинально новом направлении, а дыхание участилось так, что не продохнуть как следует. Зачатки диггерства? Подземная колыбель бордюрщиков выглядела на подозрение спокойно, словно старик нарочно вёл путников в западню.
— Вон за той дверью — дедуля не дал Ахмету времени для плана действий в случай ЧП. Чёрт, да даже если всё пойдёт по плану, как он без оружия прикончит Вано? Оставалось надеяться на импровизацию.
Кавказец поблагодарил Сусанина, в последний раз оглядевшись вокруг. Оставшись вдвоём со жмурём, который также мелко дрожал, чуя опасность, герои стояли на противоположном перегоне чуть дальше за станцией в сторону владений военмедиков. Неприметная дверь утопала в глубине тоннеля. Ахмет подождал с минуту, убедившись, что старик скрылся на платформе и их никто не слышит, после обратился к каннибалу.
— Жмур… в смысле, Иисус, здесь наши пути расходятся. Я не знаю, как ты вернёшься обратно, но советую идти по городу, тут недалеко подъём. Без обид, но, надеюсь, голодные монстры побрезгают тобой, если вообще не примут за своего. Придёшь на Просвет, скажешь своим, что Вано мёртв и пускай каннибалы к едрене фене отвоёвывают себе Петроградку с Горьковской. Ты всё понял, Иисус?
— Иисус — уже более человеческим голосом произнёс жмурь, что означало знак согласия.
Никуда не спеша, Ахмет провёл взглядом свалившегося ему на голову мутанта, без которого попасть хотя бы на Чернышевскую стоило бы больших трудов, после постучался в дверь. Но та не была заперта и сразу от прикосновения кулака со скрипом отошла в сторону. Где-то на станции послышался истошный вопль: парень с виселицы всё таки пришёл в себя только для того, чтоб спустя секунду отдаться метрошному Богу.