Молоко с кровью
Шрифт:
Сердце заклокотало, словно кто-то в колокола тревогу забил. Опомнился. Зажал в ладони единственную красную бусинку на разорванной нитке, ступил было к двери, но вернулся и полез в комнатку через окно.
Маруся лежала на полу. На спине. Черные очи широко открыты. Удивленные. Рука у груди застыла. Губы улыбаются едва заметно… Не старая. Совсем не старая. Словно не пятьдесят восемь, а восемнадцать. Красивая. Самая красивая, точно тот зачарованный цветок, который все стремятся
Немец сел возле Маруси на пол, бережно закрыл ее глаза и только теперь заплакал.
Когда небо посерело, словно пеплом покрылось, немец вылез через окно во двор, пошел к забору и только около большого сиреневого куста понял, что и сейчас сжимает в ладони разорванную нитку с одной красной бусинкой. Остановился. Бережно положил нитку с бусинкой под куст, присыпал землей и пошел к своей хате.
Татьянка спала. Немец растолкал жену, сел на табуретку и сказал:
– Маруся умерла. Беги к людям. Похоронить нужно…
– Господи! – Татьянка охнула и заплакала.
Немец посмотрел на нее со странным спокойствием. Попросил:
– Беги…
На следующий день, десятого мая, полсела в лепешку разбилось, но все, что нужно для Маруси, сделало. И не очень трудно это было, потому что сердца не рвали – не родня, а деньги на похороны Маруся на столе оставила. И одежду на диване разложила, да все вышитое красными шариками.
– Горох? – удивилась Нечаева Галька.
– Какой горох? – покачала головой Татьянка. – Кораллы… Не иначе.
Управились. Старух около Маруси на ночь оставили, а наутро одиннадцатого уже и яма готова была.
Десятого мая Татьянка вернулась домой поздним вечером и нашла немца на полу посреди хаты.
– Ё-моё! – не удержалась, потому что всегда от мужа одни сюрпризы!
Попыталась перевернуть, а он – как колода. Побежала к фельдшеру. Вдвоем Степку на диван затянули.
– Инсульт! – объявил фельдшер. Татьянку успокоил: – Да не горюйте, тетка! Сейчас такие лекарства, что ваш дядька еще за девками бегать будет.
– Когда? – спросила Татьянка.
– Что когда? – не понял фельдшер.
– Когда бегать будет?
– Ну… Это зависит от того, как будет развиваться болезнь. Одни месяцами лежат, другие уже через неделю на ногах, – объяснил фельдшер.
Татьянка головой закачала. «Выходит, и не попрощается с Марусей своей», – вздохнула мысленно.
Одиннадцатого мая Марусю похоронили. Татьянка поплакала, словно кусок ее собственной жизни ушел в небытие.
Степка колодой лежал в хате. Все понимал, моргал глазами, если на что соглашался, а на девятый день после Марусиной смерти с неимоверным усилием попытался сесть в постели, но не смог, упал. Татьянка к нему бросилась.
– Степа… Ты чего?
Немец одним краешком губ едва слышно прошептал:
– Помоги…
– А как же! А как же! Все сделаю, – засуетилась
Немец попытался что-то сказать, но Татьянка не расслышала. Наклонилась к самым Степкиным устам.
– Говори, говори…
Немец едва слышно что-то прошептал. Жена отшатнулась.
– Да ты что?!
По Степкиной щеке потекла слеза.
– Помоги, – прошептал упрямо.
Татьянка разрыдалась, голову руками обхватила и побежала куда-то.
Поздним вечером затянула в хату обычную тележку на колесиках. На такую тележку можно с десяток полных ящиков загрузить и – ничего ей, крепкая. Вытерла заплаканные глаза, помогла мужу перебраться на тележку и повезла его из хаты.
За хатой – сарай. Татьянка затянула тележку в сарай, присела на нее около Степки и заплакала.
– А дети…
– Выросли, – ответил едва слышно.
– И что я им скажу? Вот близняшки да Ларка из города каждый день звонят – как папа, как папа?
– Скажешь, что сукин сын, так и будут думать. А скажешь, что любил их, незло вспомнят.
– А я?
– К девочкам поезжай. В город…
– Грех… Не попадешь в рай…
– Рай – то день, а мне ночь выпала, – ответил уже из последних сил.
– Не могу я, Степочка! – разрыдалась.
– Сделай мне хоть одно доброе дело. – Силы покидали немца, дрожал, как в лихорадке. – Не могу я тут… Мне к Марусе нужно…
– Прости меня! За все.
– И ты меня прости, – ответил. И попросил: – Помоги…
Татьянка помогла мужу сползти с тележки, усадила в солому и вложила в его ладонь обычный кухонный нож.
– Спасибо… – прошептал. – Уезжай… В город. К девочкам… Я подожду… До утра… Чтобы не подумали… На тебя…
– А сможешь? – вдруг спросила Татьянка. – Как ты те вены пилить будешь?
Немец кивнул и закрыл глаза.
На следующий день после обеда в Ларкину квартиру позвонили из Ракитного, и Нечаева Галька прокричала в трубку:
– Лариса! А где тетя Таня? Где вас всех черти носят?
Ларка глянула на мать, которую с самого утра долбала за то, что та бросила папу на произвол судьбы и подалась в город за какими-то таблетками для него, потому что говорила – таблетки сама бы привезла, а папу одного оставлять нельзя было.
– Что случилось? – спросила.
– Дядю Степана убили! Убили! Зарезали! А вы где? Где вы все?
Галька положила трубку и сказала бабам, что собрались вокруг нее в старой, еще деда Нечая, хате:
– Вот мне дядька Степан всегда казался очень подозрительным человеком! Очень! Где его носило одиннадцать лет?.. Точно с бандитами дружбу завел, да, верно, не поделил с ними что-то. И они теперь его нашли! И убили! А деньги забрали…
– Какие деньги? – удивились бабы.
– Какие, какие… Откуда мне знать? – рассердилась Галька. – Одно слово – немец.