Молоко волчицы
Шрифт:
Птичник — в зеленой прохладной балке. Рядом старый сад с канавами, в которых снуют в воде раки. И в самые тихие часы деревья тут шумят, не смолкая, — в балке постоянное русло горного ветерка.
Мария сильно изменилась за последнее время. Расцвела в конце бабьего века. Любовь ее кончилась сама собой. Между ней и Глебом непереходимая вода. Кончается все. Устает железо. Песня их спета. Звал он ее к себе, куда-то в Среднюю Азию, не поехала от родных могилок. Сватались к ней пожилые женихи — не пошла, перед сынами совестно. Когда-то барыня Невзорова назвала ее гадким утенком. Теперь лебедь выросла. Одинокая лебедь.
Долго шли мать и сын по замирающей степи. Он, одетый в городской костюм, вел коня в поводу. Она всплакнула и просила писать почаще. Ему казалось, что старость матери была раньше, давно, в голодные годы, а теперь проступала молодость, и он подбадривал ее, намекал, что и ей еще не поздно замуж выйти. И лишь когда вскочил в седло и мать по-старинному обняла шею коня, хоть конь тот оставался в колхозе, сын увидел в ней жалкое, покорное, бабье. А когда издали оглянулся, на кургане стояла высокая женщина, будто из царства склоненных деревьев привыкала жить прямо, не сгибаясь.
Ясный месяц садится, заливая порядки домов зеленым светом. Яркие и редкие, как всегда при месяце, звезды. Густо квакают на музге лягушки. Серо, печально, безлюдно. Налетит ветерок, поиграет листьями верб, журчит вода в мельничной Канаве. Должно, скоро светать будет, а председатель колхоза еще не ложился — опять прозаседали.
Мирно гудят жернова, перемалывая зерно нового урожая. Казаки первыми прославили свои колхозы большим хлебом. От маслобойни плывет сладкий аромат подсолнечного масла и горячего жмыха. И скоро окутает станицу самый вкусный запах утренней зари — от уставших за ночь пекарен. И хлеба вволю, и сквер у клуба взялся, вода в колодцах прибывает, строятся новые школы, учреждения, растут новые люди, и есть у председателя думка распахать, раскорчевать, очистить от камышей пойму Подкумка от Белых до Синих гор, сделать землю садом.
Под «шумом» замерли парочки — неугомонные, а потом в степи на работе дремать будут! У хворостяной запруды серебряное озеро. Михей Васильевич прищуривает глаза, чтобы берега озера расплылись вширь, видит в пригорной станице флаги на мачтах, паруса, море… И почему это клапаны в сердце не стальные, чтобы дожить до коммунизма!
Новое побеждало необоримо, но еще дремали револьверы, на чердаках таились клинки, еще «мужик» или «татарин» в иных устах звучали презрительно. Семнадцать станичных колхозов вытеснили извечное единоличное хозяйство. Но еще не все единоличники смирились с этим.
В ту зеленую кавказскую ночь молодой механик МТС Сергей Стрельцов, недавно приехавший на жительство в станицу с женой из Рязани, залег во дворе охранять картошку — цвела она, «как молоко», уродила сам-двадцать, и воры подкапывали ее. Не знал механик, что не за картошкой — за ним охотились враги колхозов и пришлых мужиков. Узкогрудого веселого парня, казалось, полюбили все. Он охотно помогал нуждающимся семьям вспахать огород трактором, катал на нем ребятишек, без всякой мзды чинил станичникам часы, швейные машины, потеснив в этом деле Федора Синенкина. Ложась в картошке, не взял и дрюка, думал руками проучить воров, а руками он поднимал тракторное с шипами колесо.
Враждебно шуршит бузина. Мяукают кошки. В четвертую стражу Сергей видит: тихо переходят речку — на светлом звездном пологе горбатые тени. Сергей встал и крикнул. Тени побежали на крик, шурша
Очнулся механик у гаража МТС, где стояли тракторы. Убийцы взяли в кармане механика ключ, но замок был с секретом, приказали:
— Отмыкай!
Стрельцов собрал всю силу, рванулся и метнул ключи в бурьян. Схватка продолжалась долго. Наконец механик затих.
За двумя гробами шло полстаницы. Близко к гробу шли Михей Есаулов и Февронья Горепекина. Она осуждающе смотрела на председателя — не всех врагов выслали в коллективизацию, вот их работа!
Новое побеждало неодолимо, но лишь в борьбе.
ГИЛЬОТИНА МИХЕЯ ЕСАУЛОВА
На целебные воды вашей станицы прибыл подкрепить здоровье известный воин гражданской войны комдив Иван Митрофанович Золотарев, давно проживающий под самой Москвой. Встретили его оркестром духовой музыки, цветами, стихийным митингом — шутка дело, с самим товарищем Ворошиловым держит регулярную дружбу!
Больше других радовался приезду комдива Михей Васильевич, бывший комполка дивизии Золотарева. Была даже тайная мысль у Есаулова: склонить старшего друга и командира вернуться на жительство в отчий край, на родимую землю. Растрогался и Золотарев, целуя раннюю седину Михея, а на казачьем гульбище по случаю встречи настоял, чтобы Михей сидел с ним по правую руку. Много соли поели вместе да и окаянной воды — солдатского спирта — немало выпили еще на германской, а революция навек сроднила и побратала их. Десять братьев таких, как Глеб, Михей отдаст за дружбу с комдивом. Есть тому и внешние причины. В Ногайской степи белые посекли красный отряд. Виноватым определили Михея. Решили его потратить, израсходовать в назидание другим и во имя грядущего.
Услыхал об этом Золотарев, два коня загнал под собой, успел, уже заряжали ружья исполнители, отвел от Михея смерть, а главное позор.
Весело пировали старые друзья. Михей запевал старые песни, в пляс пускался. Золотарев важно пушил серые буденновские усы с темными подусниками и ласково оглядывал свое гнездо, выросших орлят. Прибыл он в дорогом бостоновом костюме — гражданском, а на пиру сидел в военной кавалерийской форме, при орденах и оружии. А орденов у него два, что тогда равнялось бессмертию. Орлята наперебой старались услужить своему красному атаману.
Вскоре, однако, с одним, самым любимым орленком, комдиву пришлось сцепиться насмерть, как со злейшим врагом. С бывшим своим заместителем. С председателем нашей станицы Михеем Есауловым.
Иван-Митрофанович прибыл на поправку здоровья в наркомовский санаторий, в отдельный домик с резными завитушками, под сенью вековых каштанов. В народе домик называли д а ч е й С т а л и н а — Сталин отдыхал там однажды. Скушновато Золотареву в домике, одному, но что поделаешь! Зато питаться отдельно от всех отдыхающих Иван не захотел — в домике своя кухня. Пожелал ходить в общую столовую, а того не учел, сколь губителен курортный воздух, насыщенный сладкими миазмами коварного Амура. «Тут воздух такой!» — говорили отдыхающие, имея в виду неизбежный на курорте флирт, а иные врачи считали флирт в числе лечебных факторов здоровья.