Молоко волчицы

Губин Андрей Тереньтьевич

В руках Луня блеснула серебряная киюра, как жезл пророка.

«Господь дал обет о земле Аврааму, Исааку и Иакову, о земле с городами и домами, наполненными всяким добром, которых они не наполняли, с колодезями, высеченными из камня, которых они не высекали, с виноградниками и маслинами, которых они не садили, и будут есть и насыщаться. И еще говорил им: господь, бог твой, ведет тебя в землю добрую, где потоки воды, источники и озера выходят из земли и гор, где пшеница, ячмень, винные лозы, смоковницы и гранатовые деревья, маслины и мед, в землю, где камни,

железо и из гор которой будешь высекать медь…»

Голодные станичники глотали слюну, слушая о пшенице, смоквах и меде земли обетованной. Лунь наступал на людей, минуя калек, плачущих уже свирепыми слезами.

«Слушай, Израиль, ты теперь идешь за Иордан, чтобы овладеть народом, который больше и сильнее тебя, городами большими с укреплениями до небес, народом многочисленным и великорослым. Знай же ныне, что господь, бог твой, идет пред тобой как огонь поядающий…»

Громко засмеялась Нюська Дрючиха — сиськи торчком, впрочем, по другому поводу: о чем-то шепталась с подружкой, показывая удивленно невиновными глазками на молодого, рослого, как Голиаф, армянина, что вез на продажу чувяки и тоже внимает станичному пророку. Лунь перехватил взгляд Нюськи и передислоцировался:

«Плоть их плоть ослиная, и каждый ржет на жену другого… Женщины, обвязавшись тростниковым поясом, сидят на улицах, сожигая курение из оливковых зерен. И когда какая-либо из них, увлеченная проходящим, переспит с ним, — попрекает своей подруге, что та не удостоена того же, как она, и что перевязь ее не разодрана…»

Пророк взял кирпич, замесил на нем горсть навоза и пёк лепешки, изображая на кирпиче осаду Иерусалима чертежом:

«Я снял с себя одежду мира и оделся вретищем моления моего, буду взывать к вечному Всецарю… Что этот кирпич и лепешки из кала? Будете есть хлеб весом и в печали, а воду пить мерою и в унынии»…

— Когда повернется планида назад? — вопросил тусклый старик Излягощин, сморкаясь на стенку. — Когда все переменится?

«Может ли барс переменить пятна свои?.. Я вооружу египтян против египтян; и будут сражаться брат с братом, и дух Египта изнеможет, и земля опустеет… Ты сокрушил ярмо деревянное и сделаешь вместо него ярмо железное… На том месте, где псы лизали его кровь, псы будут лизать и твою кровь, Израиль…»

— Господи, что нам, господи? — вопияли богомольные старушки.

«Острите стрелы, — советовал им будто захмелевший Анисим, наполняйте колчаны… Пожирал меня, грыз царь Навуходоносор, наполнял чрево свое сластями моими и испражнял меня…»

Тут чуть не вышла конфузия дядя Анисима. Неожиданно возник у него конкурент, новый обаятель, тщедушный, белобрысый Ваня Летчик, слабоумный, выдающий себя за авиатора. Он действительно в задрипанной фуражке пилота и в солдатской шинели без хлястика и пояса, а дядя Лунь успел подпоясаться цепью. Наверняка всего лишь подражая Луню; дурачок тоже прокричал:

— Все подыму огнем!

Лунь, которого огонь любимая тема, оторопел, смешался и вознегодовал до судорог:

«О камень преткновения!

О скала соблазна!.. Дети века сего — дети блуда… Они сеют ветер и пожнут бурю… Берут псалтирь и тимпан, и свирель, и гусли, и пророчествуют… Неужели и Саул в пророках?.. Если восстанет среди тебя пророк или самовидец, предайте его смерти… — И порицал народ, отвращая его от конкурента: — Воспитанные на багрянице жмутся к навозу».

– И надвигался на Ваню с и е р у с а л и м с к и м кирпичом.

— Кто ты, кто ты? — испуганно пятился Ваня в толпу.

«Что ты спрашиваешь об имени моем? Оно чудно… Я начну и кончу… Сей Ездра [15] вышел из Вавилона, — рассказывал дядя Анисим о себе в третьем лице словами Писания, — он был книжник… В месяце Кислев, в двадцатом году, я находился в Сузах, престольном городе. Я был виночерпием царя и описатель происшествий, дееписатель…»

Ваня Летчик жил подаянием. Какая-то бабушка подала ему ржавый калачик. Дядю Анисима аж перекосило. Самому ему плата не от мира сего даруется, а калачик он посчитал признанием Вани и повернулся уходить:

15

Собиратель древнеарабских сказаний и поэм, переработанных евреями в Библию (по мнению Ф. Энгельса).

«Едва не впал я во всякое зло среди собрания и общества».

Люди уже наслушались, Анисима не удерживали, пришлось остаться:

«Что общего у мякины с чистым зерном, у котла с горшком? Этот ударит — и тот разлетится на куски… Не стало закона… Люди отверженные, отребья земли, их-то я стал песнею»…

Кто устрашился, кому надоело, толпа расходилась.

«И вытру Иерусалим так, как вытирают чашу, вытрут и опрокинут… Иерусалим будет пустыней!..»

Уже и самые покорливые старушки скучали, и дядя Лунь смилостивился, вытащил из своего арсенала радостные глаголы:

«Но совершенного истребления не сделаю… На пепелище Иерусалима сказал, говоря: Иерусалим отстроен будет из сапфира и смарагда, и из дорогих камней, стены, башни и укрепления — из чистого золота, и площади будут выстланы бериллом, анфраксом и камнем из Офира. На всех улицах его будет раздаваться: аллилуйя… Ездящие на ослицах белых, сидящие на коврах и ходящие по дороге, пойте песнь Деворы…»

В толпе мелькнул красный верх барашковой шапки Михея Есаулова. Это остановило народ.

«Внемли, небо: я буду говорить! И слушай, земля! Польется, как дождь, учение мое, как мелкий дождь на зелень, как ливень на траву. Да не будет между вами корня, произращающего яд и полынь!..»

Одноногий Серега Скрыпников вопросил:

— Когда будет война?

— Война начнется со святых мест, в Иерусалиме, все поднимется пеплом, но будет благорастворение воздухов…

— Прекрати, Лунь! — пробился к пророку Михей. — Еще раз услышу пойдешь на выселки, в Терновую балку!