Моммзен Т. История Рима.

Моммзен Теодор

Пастбищное хозяйство велось в гораздо более широких размерах, чем полевое. Для пастбищного имения (saltus) во всяком случае требовалась большая площадь, чем для полевого; его размер определяли по меньшей мере в 800 моргенов, и его можно было почти беспредельно расширять с пользой для дела. В силу климатических условий Италии там летние пастбища в горах и зимние пастбища на равнинах взаимно дополняют друг друга; уже в то время, точно так же как и теперь и конечно большей частью теперешними же путями, стада перегонялись весной из Апулии в Самниум, а осенью обратно из Самниума в Апулию. Впрочем, как уже было ранее замечено, стада паслись зимою не всегда на особых выгонах, а частью также на жниве. Лошадей, волов, ослов, мулов разводили главным образом для того, чтобы снабдить землевладельцев, извозчиков, солдат и т. д. необходимыми для них животными; не было недостатка и в стадах свиней и коз. Но гораздо самостоятельнее и гораздо шире было развито овцеводство вследствие почти всеобщего обыкновения носить шерстяные одежды. Это хозяйство велось при помощи рабов и в общих чертах имело сходство с полевым, так что скотник (magister pecoris) занимал там место эконома. В продолжение всего лета рабы-пастухи жили большею частью не под кровлей, а под навесами в загонах, на расстоянии нескольких миль от ближайшего человеческого жилья; поэтому в силу самих условий нужно было выбирать самых здоровых и сильных людей и давать им более свободы, чем сельским рабочим.

Чтобы до некоторой степени оценить результаты этого сельского хозяйства, необходимо познакомиться с существовавшими в то время ценами на продукты и в особенности на зерновой хлеб. Они вообще были ужасно низки и в сущности по вине римского правительства, которое впало в этом важном вопросе в страшные ошибки не столько вследствие своей недальновидности, сколько вследствие непростительной привычки баловать столичный пролетариат за счет италийских крестьян. В этом деле главную роль играла конкуренция заморского хлеба с тем, который производила сама Италия. Хлеб, который римское правительство получало от провинциальных жителей частью безвозмездно, частью за умеренное вознаграждение, оно частично расходовало на месте для содержания римских должностных лиц и римской армии, а частично уступало откупщикам десятинного сбора, с тем чтобы они уплачивали за него наличные деньги или же брали на себя доставку в определенном количестве в Рим или куда оказывалось нужным. Со времени второй македонской войны на содержание римских армий вообще употреблялся хлеб, привозившийся из-за моря, и хотя это было выгодно для римской государственной казны, но этим отнимали у италийских крестьян важный район сбыта продуктов. Однако это было еще наименьшим из зол. Правительство издавна со внимательной заботливостью следило за ценами на хлеб и предотвращало угрожавшую дороговизну своевременной закупкой хлеба за границей, но, с тех пор как римские подданные

стали ежегодно доставлять ему огромные массы хлеба, по всей вероятности превышавшие то количество, какое было нужно в мирное время, и с тех пор как для него открылась возможность приобретать иностранный хлеб по умеренной цене почти в неограниченном количестве, оно переполнило этим хлебом столичные рынки и стало продавать его по такой цене, которая сама по себе или по крайней мере сравнительно с существовавшими в Италии ценами была ничтожной. Уже в 551—554 гг. [203—200 гг.] , и как будто бы в первый раз по распоряжению Сципиона, в Риме продавали от общины гражданам прусский шеффель (6 модиев) испанской и африканской пшеницы за 24 и даже за 12 ассов (17 — 8 1/2 зильбергрошей); через несколько лет после того (558) [196 г.] более 160 тысяч шеффелей сицилийского хлеба были распроданы в столице по этой же ничтожной цене. Тщетно восставал Катон против такой недальновидной политики; в дело вмешалась зарождавшаяся демагогия, и такие экстраординарные, но по всей вероятности очень частые распродажи хлеба правительством или кем-либо из должностных лиц ниже рыночной цены сделались зародышем позднейших хлебных законов. Но даже тогда, когда заморский хлеб не доставался потребителям этим экстраординарным путем, он все-таки вредил италийскому земледелию. Массы хлеба, которые правительство сбывало откупщикам десятинных сборов, приобретались этими откупщиками, без сомнения, за такую низкую цену, что при продаже их уступали ниже местных цен; эти последние были, по всей вероятности, ниже италийских и в провинциях, особенно в Сицилии, частью вследствие благоприятных условий почвы, частью вследствие распространения крупного рабского хозяйства по карфагенской системе; но доставка сицилийского и сардинского хлеба в Лациум стоила если не дешевле, то никак не дороже, чем доставка туда же хлеба из Этрурии, из Кампании или даже из северной Италии. Поэтому даже при естественном ходе дел заморский хлеб должен был доставляться на полуостров в огромном количестве и понижать цену местных продуктов. При таком неестественном положении, обусловленном пагубной системой невольничьего труда, было бы, очевидно, справедливо оградить италийское земледелие посредством обложения заморского хлеба пошлинами, но, по-видимому, случилось совершенно обратное, и в пользу ввоза заморского хлеба в Италию была введена в провинциях запретительная система; так как вывоз определенного количества хлеба из Сицилии был дозволен родосцам в виде особой милости, то отсюда следует заключить, что из провинций дозволялось беспрепятственно вывозить хлеб только в Италию, и, стало быть, заморский хлеб предназначался исключительно для метрополии. Последствия такой системы народного хозяйства для нас очевидны. Такой необычайно урожайный год, как 504 [250 г.], когда в столице платили за 6 римских модиев (1 прусский шеффель) полбы не более 3/5 динария (4 зильбергроша) и за такую же цену продавали 180 римских фунтов (около 22 прусских лотов) сушеной смоквы, 60 фунтов оливкового масла, 72 фунта мяса и 6 конгиев (17 прусских кварт) вина, конечно, не может быть принят в расчет именно потому, что был необычайным годом; но более определенные выводы можно сделать из других известных нам фактов. Уже во времена Катона Сицилия считалась житницей Рима. В урожайные годы отдавали в италийских портах сицилийский и сардинский хлеб за провозную плату. В самых хлебородных местностях Италии, в теперешней Романье и Ломбардии, платили во времена Полибия за пищу и за ночлег в гостиницах в среднем по пол-асса ( 1/3 зильбергроша) в день; прусский шеффель пшеницы стоил там полдинария (3 1/2 зильбергроша). Эта последняя средняя цена²³⁶ в других местах доказывает с неоспоримой очевидностью, что для италийского хлеба вовсе не было рынков сбыта, а вследствие того и самый хлеб и земля, которая его производила, обесценились. Такой результат мог бы считаться полезным и по меньшей мере не безусловно вредным в большом индустриальном государстве, где население не может прокормиться одним земледелием; но в Италии промышленность была незначительна, а главную роль играло земледелие, поэтому страна систематически разорялась вышеуказанным способом, и общее благосостояние приносилось самым позорным образом в жертву интересам ничего не производившего столичного населения, для которого хлеб никогда не был достаточно дешев. Быть может, ни в чем другом не обнаруживается так ясно вся негодность государственного устройства, как и неспособность правительства в этом так называемом золотом веке республики. Самая плохая система правления представительства привела бы по меньшей мере к настоятельным жалобам и к стремлению доискаться источника зла, но на старинных собраниях граждан всего более не любили выслушивать предостережения дальновидных патриотов. Всякое правительство, достойное этого названия, приняло бы нужные меры по собственной инициативе, но сенатское большинство, по-видимому, слепо верило, что в низких ценах на хлеб заключается истинное счастье народа, а Сципионы и Фламинины были заняты другими, более важными делами; они заботились об эмансипации греков и об установлении республиканского контроля над царями, поэтому государственный корабль беспрепятственно несся на подводные скалы.

С тех пор как мелкое землевладение перестало приносить сколько-нибудь значительный чистый доход, крестьянское сословие было осуждено на неизбежную гибель, тем более потому, что и в его среде, хотя и более медленно, чем в среде других сословий, стали мало-помалу исчезать строгие нравы и хозяйственная бережливость первых времен республики. Теперь было уже только вопросом времени, как скоро крупная земельная собственность поглотит мелкие крестьянские участки путем покупки или добровольной уступки. Землевладельцы были в состоянии отстаивать свое существование долее, чем крестьяне. Они могли вести хозяйство с меньшими издержками, если не держались старой системы, раздавать свои земли мелким арендаторам на срок, а сами возделывали свои поля руками рабов; там, где эта хозяйственная система не была введена ранее, к ней принудила прибегнуть конкуренция добывавшегося рабским трудом сицилийского хлеба; тогда италийские землевладельцы также стали возделывать свои земли не с помощью семейных вольных рабочих, а с помощью неженатых и бездетных рабов. Кроме того землевладелец был более простого пахаря способен бороться со своими конкурентами путем улучшений и даже изменений в системе обработки и мог довольствоваться менее значительным доходом от земли, чем пахарь, у которого не было ни капитала, ни достаточной культуры и который добывал только необходимые средства для своего существования. Этим объясняется, почему в римском сельском хозяйстве стали сокращать хлебопашество, которое по-видимому нередко стало ограничиваться количеством, необходимым для прокормления рабочих²³⁷, и почему стали более прежнего заниматься производством оливкового масла и вина, а также скотоводством. При благоприятных климатических условиях Италии в этой области можно было не опасаться иностранной конкуренции: италийское вино, италийское оливковое масло и италийская шерсть не только преобладали на внутренних рынках, но скоро сделались предметом вывоза; долина реки По, которая не находила сбыта для своего хлеба, стала снабжать половину Италии свиньями и окороками. С этими фактами вполне согласуются и имеющиеся у нас сведения об экономических результатах римского земледельческого хозяйства. Есть некоторое основание полагать, что вложенный в земледелие капитал считался приносящим хороший доход, если давал шесть процентов; это, по-видимому, соответствует и тогдашнему среднему размеру доходов с капитала, превышавшему эту цифру вдвое. Скотоводство в общем итоге было более выгодно, чем полевое хозяйство; в этом последнем были самыми доходными виноградники, потом огороды и масличные плантации; всего менее дохода получалось от лугов и от пашни²³⁸. Для каждого из этих видов производства конечно нужны благоприятные местные условия и соответствующие им свойства почвы; эти условия складывались так, что крестьянское хозяйство должно было мало-помалу уступать место крупному хозяйству, а противодействовать этому законодательным путем было трудно. Но хуже всего было то, что изданным незадолго до 536 г. [218 г.] клавдиевским законом (о котором мы будем говорить впоследствии) сенаторским семьям было запрещено участвовать в спекуляциях, и потому эти семьи были искусственным образом принуждены вкладывать свои громадные капиталы в землю, т. е. заменять крестьянские хозяйства своими мызами и пастбищами. Кроме того были и другие особые обстоятельства, способствовавшие развитию гораздо менее выгодного для государства скотоводства в ущерб земледелию. Так как разведение скота было единственным способом извлекать из земли доход, действительно требовавшим ведения хозяйства в широких размерах и доставлявшим достаточное вознаграждение за труд, то оно одно привлекало к себе в то время капиталы и возбуждало предприимчивость капиталистов. Хотя земледельческое хозяйство и не требовало постоянного присутствия владельца, но оно требовало его частого появления; оно не легко допускало увеличения размера поместий и лишь в ограниченном масштабе — увеличение их числа; напротив того, пастбищное поместье могло быть расширяемо до бесконечности и редко требовало присутствия владельца. По этой причине стали обращать в пастбища, даже если это было экономически невыгодно, хорошие пахотные земли; правда, были изданы (мы не знаем, когда именно, быть может около того времени) законы, запрещавшие это делать, но они едва ли исполнялись. Сюда же следует отнести последствия оккупации государственных земель. Так как оккупация производилась обыкновенно большими участками, то это способствовало развитию крупной земельной собственности; к тому же владельцы этих участков воздерживались от больших затрат на обработку, так как их владельческие права не были обеспечены законом и могли быть во всякое время у них отняты, и потому не разводили ни виноградников, ни оливковых деревьев, а последствием было то, что они употребляли эти земли преимущественно под пастбища.

Римское денежное хозяйство нельзя описать в такой же внутренней связи и последовательности отчасти потому, что до нас не дошло из римской древности специальных сочинений по этому вопросу, отчасти потому, что хозяйство этого рода гораздо разнообразнее и многостороннее, чем возделывание почвы. То, что мы знаем о нем, принадлежит в своих главных чертах едва ли не еще менее, чем сельское хозяйство, исключительно одним римлянам и скорее составляет общее достояние всей древней цивилизации, чьи крупные хозяйства естественно имели повсюду одинаковый характер. Система коммерческой спекуляции в денежных делах, по-видимому, была впервые установлена греками, от которых ее заимствовали и римляне. Однако точное применение этой системы и широта размеров были до такой степени чисто римскими, что в денежной сфере яснее всего сказывается дух римского хозяйства, его крупные достоинства и недостатки.

Исходным пунктом римского денежного хозяйства, естественно, было ссудное дело, и никакой другой отраслью коммерции римляне не занимались более усердно, чем промыслом ростовщиков (fenerator) и торговцев деньгами, или банкиров (argentarius). Верный признак усовершенствованного денежного хозяйства — переход крупных денежных дел от капиталистов к игравшим роль посредников банкирам, которые получали и производили уплаты вместо своих доверителей, помещали и занимали вместо них деньги и вели их денежные дела как внутри государства, так и за границей, — достиг своего полного развития уже во времена Катона. Но банкиры не ограничивались тем, что служили в Риме кассирами для богатых людей; они стали повсюду захватывать в свои руки мелкие денежные дела и все чаще и чаще переезжать на постоянное жительство в провинции и находившиеся под римским протекторатом государства. Уже повсюду, где владычествовал Рим, ссуда денег тем, кто их искал, стала превращаться, так сказать, в монополию римлян. В тесной связи с этим находилась неизмеримо широкая область разного рода подрядов. Система ведения дел через посредников проникла во все римские деловые сношения. Государство прежде всех вступило на этот путь, так как стало отдавать капиталистам или обществам капиталистов на откуп за твердо установленную, подлежавшую получению или уплате сумму все свои самые сложные доходные статьи, все поставки, повинности и сооружения. Но и частные люди сдавали по договорам все, что можно было сдавать, — и постройки, и уборку жатвы, и даже расчеты по получению наследств и по ликвидации конкурсных дел, причем посредником обыкновенно был какой-нибудь банкир, который получал весь актив и за это обязывался покрыть пассив или вполне, или в условной процентной доле, а иногда и с добавочной приплатой. Мы в свое время уже говорили о том, какую выдающуюся роль в римском народном хозяйстве издавна играла торговля; о более ее широком развитии в настоящий период свидетельствует возраставшее значение италийских портовых пошлин в римском финансовом хозяйстве. Кроме не требующих дальнейшего объяснения причин, увеличивших значение заморской торговли, последнее было усилено еще и искусственным путем — тем, что господствовавшая италийская нация заняла в провинциях привилегированное положение, и тем, что во многих государствах, поступивших под римский протекторат, римляне и латины были освобождены договорами от уплаты таможенных пошлин. Напротив того, промышленность находилась сравнительно в отсталом положении. Ремесла, конечно, были необходимы, и есть указания на то, что они до некоторой степени сосредоточивались в Риме: так, например, Катон советовал жившему в Кампании сельскому хозяину закупать в Риме все, что ему нужно, — одежду и обувь для рабов, плуги, бочки и замки. Ввиду того, что шерстяные материи были в большом употреблении, не подлежит сомнению, что производство сукон было широко распространено и очень доходно²³⁹.

Но не видно никаких попыток ни завести в Италии такие же промыслы, какими занимались египтяне и сирийцы, ни заниматься этими промыслами за границей на италийские капиталы. Правда, в Италии сеяли лен и добывали пурпур, но все же этот последний промысел принадлежал главным образом греческому Таренту, и вообще уже в то время в Италии преобладал над местным производством ввоз египетского холста и милетского или тирского пурпура. С другой стороны, сюда до некоторой степени относятся аренда или покупка римскими капиталистами земель вне Италии для занятия там хлебопашеством и скотоводством в широких размерах. Начало этой спекуляции, впоследствии принявшей столь громадные размеры особенно в Сицилии, должно быть, по всей вероятности, отнесено уже к описываемой нами эпохе, тем более что если наложенные на сикелиотов ограничения в заключении деловых сделок и не преследовали цели предоставить свободным от таких ограничений римским спекулянтам нечто вроде монополии на покупку земель, то все-таки эта мера много содействовала введению такой монополии.

Во всех этих разнообразных отраслях промышленности дела велись обыкновенно при помощи рабов. Ростовщики и банкиры заводили во всей сфере своих деловых сношений добавочные конторы и отделения банков под управлением своих рабов и вольноотпущенников. Компании, бравшие у государства на откуп портовые пошлины, поручали в каждой конторе сбор этих пошлин преимущественно своим рабам и вольноотпущенникам. Кто брал подряд по постройкам, тот покупал сведущих в строительном деле рабов; кто брался по заказу устраивать сценические представления или бои гладиаторов, тот покупал опытную в театральном искусстве или выдрессированную для гладиаторских боев труппу невольников или же сам обучал невольников этому ремеслу. Торговцу товары доставлялись на его собственных кораблях, управляемых его рабами или вольноотпущенниками, и продавались оптом и в розницу с помощью все тех же рабов. Едва ли нужно к этому добавлять, что работы на фабриках и в рудниках производились только руками рабов. Положение этих рабов, конечно, было незавидное и вообще хуже, чем положение греческих рабов; тем не менее, за исключением названных нами последних разрядов рабства, положение невольников, занятых в промышленности, было более сносно, чем сельскохозяйственных рабов. Им чаще удавалось заводиться семейством и фактически самостоятельным хозяйством и легче было приобретать свободу и собственность. Поэтому эти условия послужили настоящим рассадником для тех выскочек из рабского сословия, которые благодаря своим холопским добродетелям и часто также холопским порокам пролагали себе дорогу в ряды римского гражданства и нередко достигали большого достатка, а в нравственном, экономическом и политическом отношениях содействовали падению римской республики по крайней мере столько же, сколько и сами рабы.

Римские торговые сношения этой эпохи стоят совершенно на одном уровне с современным им развитием политического могущества и в своем роде не менее грандиозны. Кто желает получить наглядное представление об оживленности римских сношений с чужими краями, тому нужно только заглянуть в литературу того времени и особенно в комедии, в которых финикийский торговец выводится на сцену с финикийской речью, а диалог кишит греческими и полугреческими словами и выражениями. Но всего больше свидетельствует о распространении интенсивности римских торговых сношений монетная и денежная система. Римский динарий не отстает ни на шаг от римских легионов. Выше мы уже говорили, что монетные дворы в Сицилии (всего позже, в 542 г. [212 г.], в Сиракузах) были или совершенно закрыты после завоевания острова римлянами или должны были ограничиться чеканкой мелкой монеты и что как в Сицилии, так и в Сардинии динарий был легально введен в обращение по меньшей мере наряду с более старой серебряной монетой и, вероятно, очень скоро сделался единственной легальной монетой. Так же быстро, если не быстрее, проникли римские серебряные монеты в Испанию, где находились большие серебряные рудники и где почти вовсе не было более старой местной монеты; испанские города даже очень рано стали чеканить монеты по римскому образцу. Так как Карфаген чеканил монеты в очень ограниченном количестве, то можно полагать, что кроме римских монетных дворов не было ни одного значительного монетного двора в западной области Средиземного моря; исключение составляют монетные дворы в Массалии и, быть может, также у иллирийских греков в Аполлонии и Диррахии. Когда римляне стали утверждать свое владычество в районе реки По, эти монетные дворы были подчинены около 525 г. [229 г.] правилам римской чеканки в том смысле, что хотя им и было дозволено по-прежнему чеканить серебряную монету, но все они, и в особенности массалиотские, уже должны были соразмерять вес своей драхмы с весом римского трехчетвертного динария, который и римское правительство стало со своей стороны чеканить для верхней Италии под названием victoriatus — победной монеты. Эта новая система, находившаяся в зависимости от римской, сделалась господствующей у массалиотов, в верхней Италии и Иллирии, и монеты эти стали проникать и в северные варварские страны — массалиотские, в приальпийские страны вверх по всему бассейну Роны, в иллирийские, даже в теперешнюю Трансильванию. На восточную половину Средиземноморской области еще не распространялись в ту эпоху ни непосредственное римское владычество, ни римская монетная система, поэтому там был в употреблении естественный посредник международных и заморских сношений — золото. Хотя римское правительство, не отступавшее от своих строго консервативных принципов, неизменно держалось правила чеканить кроме италийской медной монеты только серебряную (временным исключением из этого правила была чеканка золотой монеты, вызванная финансовыми затруднениями во время войны с Ганнибалом), но торговые сношения уже приняли такие размеры, что можно было обходиться и без монеты, употребляя вместо нее золото на вес. Из звонкой монеты, находившейся в 597 г. [157 г.] налицо в римской государственной казне, едва одна шестая состояла из чеканного или нечеканного серебра, а пять шестых состояли из золота в слитках²⁴⁰, и, без сомнения, почти в такой же пропорции находились благородные металлы в кассах самых крупных римских капиталистов. Стало быть, золото уже играло в то время главную роль в крупной торговле, а отсюда следует заключить, что самые оживленные торговые сношения велись с иностранными государствами и в особенности с Востоком, где со времен Филиппа и Александра Великого вошла в употребление золотая монета.

Вся прибыль от этой громадной коммерческой деятельности римских капиталистов рано или поздно стекалась в Рим; хотя эти капиталисты иногда переезжали за границу, но они редко оставались там на постоянное жительство, а рано или поздно переселялись в Рим, или реализуя свои барыши и пуская их в оборот в Италии, или же продолжая начатое дело из Рима при помощи нажитых капиталов и приобретенных связей. Поэтому денежное преобладание Рима над остальным цивилизованным миром было так же бесспорно, как и его преобладание политическое и военное. Рим занимал в этой области такое же положение по отношению к другим странам, какое занимает в настоящее время Англия по отношению в европейскому континенту, — ведь говорил же один грек о младшем Сципионе Африканском, что он недостаточно богат «для римлянина». О том, что разумели в тогдашнем Риме под словом «богатство», можно составить себе приблизительное понятие по следующим фактам: Луций Павел, у которого было состояние в 100 тысяч талеров (60 талантов), считался небогатым сенатором, а приданое в 90 тысяч талеров (50 талантов), которое было дано за каждой из дочерей Сципиона Африканского старшего, считалось только что приличным для девушки из знатного семейства, между тем как состояние самого богатого грека в том столетии не превышало полмиллиона талеров (300 талантов).

Поэтому неудивительно, что коммерческий дух охватил всю нацию или, вернее, что стремление к приобретению капиталов, которое, впрочем, не было в Риме новостью, настолько проникло теперь во все сферы деятельности и поглотило их, что и земледелие и государственное управление стали превращаться в предприятия капиталистов. Сохранение и увеличение состояния вошли в число требований и общественной и домашней морали. «Вдовья доля наследства, пожалуй, и может уменьшаться, — писал Катон в составленном для своего сына житейском катехизисе, — но мужчины должны увеличивать свое состояние; только те из них достойны похвалы и преисполнены божественного духа, после смерти которых оказывается из их счетных книг, что они нажили более того, что получили по наследству». Поэтому, когда дело шло об уплате за оказанные услуги, считались обязательными и те сделки, которые заключались без всяких формальностей, и если не по закону, то в силу торговых и судебных обычаев обиженному предоставлялось право иска²⁴¹; но не облеченное ни в какую форму обещание дара не имело силы ни юридически, ни на практике. «В Риме, — говорит Полибий, — никто никому ничего не дарит, если не обязан это делать, и никто не уплачивает ни копейки ранее срока даже между близкими родственниками». Даже законодательство применялось к этой купеческой морали, усматривавшей мотовство во всякой безвозмездной выдаче денег; раздача подарков, отказы по завещаниям и принятие на себя поручительств были в то время ограничены постановлением гражданства, а наследства — если они не доставались ближайшим родственникам — были во всяком случае обложены пошлиной. В самой тесной связи с этим было и то, что вся жизнь римлян была проникнута купеческой аккуратностью, честностью и порядочностью. На всяком порядочном человеке лежала нравственная обязанность вести приходо-расходные книги, так что во всяком благоустроенном доме была особая счетная комната (tablinum) и всякий заботился о том, чтобы ему не пришлось расстаться с здешним миром, не оставив после себя завещания; в числе трех ошибок, которые Катон ставил себе в упрек в течение своей жизни, было то, что он прожил один день без завещания. Римский обычай признавал за этими домашними счетными книгами силу судебных доказательств вроде той, какую имеют у нас купеческие книги. Слово ничем не опороченного человека имело силу доказательств не только в пользу противной стороны, но и в его собственную пользу; споры между честными людьми всего чаще разрешались тем, что одна сторона требовала присяги, а другая приносила присягу, после чего дело считалось даже юридически оконченным; традиционный обычай предписывал присяжным судьям в случае отсутствия доказательств постановлять решения в пользу неопороченного человека в ущерб опороченному и только в том случае, когда обе стороны пользовались одинаково хорошей репутацией, выносить решения в пользу ответчика²⁴². Традиционное понятие о личном достоинстве выражается все более и более ярко в том житейском правиле, что порядочный человек не должен брать никакой платы за свои личные услуги. Поэтому не только должностные лица, офицеры, присяжные, опекуны и вообще все порядочные люди, на которых возлагались какие-либо общественные обязанности, не получали за свои услуги никакого вознаграждения кроме возврата затраченных ими денег, но под такое же общее правило подводились те услуги, которые взаимно оказываются между приятелями (amici), как то: поручительство, заступничество в ведении тяжб, прием на хранение (depositum), отдача в пользование предметов, не предназначенных к отдаче внаймы (commodatum), и вообще заведование и управление делами по поручению (procuratio); брать в этих случаях вознаграждение считалось неприличным, и даже если оно было обещано, его не дозволялось взыскивать судом. До какой степени человек растворялся в купце, всего яснее видно из того, что дуэль, и даже дуэль из-за политических мотивов, была в то время заменена спором об заклад и иском. Вопросы, касающиеся личной чести, обыкновенно разрешались следующим образом: обидчик и обиженный бились об заклад относительно справедливости или несправедливости оскорбительного обвинения, и фактическая сторона дела рассматривалась присяжными с соблюдением всех законных форм вследствие предъявления иска о присуждении суммы заклада.

Как в наше время вызов на поединок, так и принятие пари, предложенного обиженным или обидчиком, юридически не было обязательно, но по тогдашним понятиям о чести от него часто нельзя было уклониться. Необычайное развитие ассоциаций было одним из важнейших последствий такого преобладания купеческих нравов, которое должно казаться непонятным для всякого незаписного дельца. В Риме оно нашло себе особо обильную пищу вследствие уже неоднократно упоминавшейся нами правительственной системы вести все дела через посредников; ввиду обширности этих дел и с целью иметь более надежные обеспечения правительство стало сдавать откупа и поставки не отдельным капиталистам, а компаниям капиталистов. По образцу этих предприятий была организована и вся крупная торговля. Даже есть указание на то, что и у римлян бывали случаи столь характерных для системы ассоциаций объединений конкурирующих компаний с целью установления монопольных цен²⁴³. Особенно в заморских и в других, связанных с значительным риском, предприятиях система ассоциаций получила такое широкое распространение, что на практике заменяла незнакомое древнему миру страхование. Самым обыкновенным делом была так называемая мореходная ссуда, или современный заем денег под залог корабля; этим способом опасности и прибыли заморской торговли распределялись пропорционально между владельцами корабля и груза и всеми капиталистами, участвовавшими в предприятии своим кредитом. Но у римлян считалось за общее экономическое правило, что лучше участвовать небольшими долями в нескольких спекуляциях, чем предпринимать самостоятельные спекуляции на свой личный риск. Катон советовал капиталисту не снаряжать на свой счет свой особый корабль, а вместе с сорока девятью капиталистами отправлять в море пятьдесят кораблей и иметь в каждом из них пятидесятую долю. Проистекавшую отсюда запутанность ведения торговых дел римский купец преодолевал аккуратностью, трудолюбием и тем, что вел дела через посредство рабов и вольноотпущенников, а для интересов капиталистов такая система была гораздо выгоднее, чем теперешняя конторская система. Таким образом, эти купеческие ассоциации связывались тысячами нитей с денежными делами каждого знатного римлянина. По свидетельству Полибия, едва ли можно было указать хоть одного зажиточного человека, который не был бы гласным или негласным соучастником в государственных откупах; тем более не подлежит сомнению, что у каждого из таких людей значительная часть капитала была помещена в купеческих ассоциациях. Все это было причиной той прочности больших римских состояний, которая едва ли не еще более замечательна, чем их размеры. Этими же в некотором отношении узкими, но в сущности солидными принципами купеческого управления своим состоянием объясняется то упомянутое нами ранее и едва ли не единственное в своем роде явление, что состав знатных родов оставался без изменений в течение нескольких столетий.