Моммзен Т. История Рима.

Моммзен Теодор

Таково было внутреннее и внешнее положение римского государства, когда оно вступило в седьмое столетие своего существования. Куда ни обращались взоры, всюду бросались в глаза злоупотребления и упадок. Перед каждым здравомыслящим и благонамеренным человеком должен был встать вопрос: нельзя ли принять какие-нибудь меры, чтобы исправить зло. В Риме не было недостатка в таких людях. Но никто из них не казался более подходящим для великого дела политической и социальной реформы, чем Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский (570—625) [184—129 г.], любимый сын Эмилия Павла, приемный внук великого Сципиона, носивший славное прозвище Африканского не только по наследству, но и в силу своих личных заслуг.

Подобно своему отцу, он был уравновешенным человеком, здоровым душой и телом, никогда не знал никаких болезней, никогда не колебался принять необходимое решение. Еще с юных лет он чуждался обычной манеры начинать свою политическую карьеру в передних влиятельных сенаторов и декламациями в судах. Напротив, он любил охоту. Семнадцатилетним юношей, отличившись в войне против Персея, в которой он участвовал под начальством отца, он испросил себе в виде награды разрешение охотиться в заповеднике македонских царей, куда никому не разрешался доступ за последние 4 года. Но всего охотнее он посвящал свои досуги занятиям наукой и литературой. Благодаря заботам отца, он в ранней юности приобщился к настоящему греческому образованию, далекому от грубого верхоглядства вульгарных подражателей эллинской культуре. Своей меткой и серьезной оценкой хороших и дурных сторон греческой культуры и своим благородным поведением этот римлянин импонировал придворным восточных царей и даже насмешливым александрийцам. Его эллинская образованность сказывалась главным образом в тонкой иронии его речи и в классической чистоте его латинского языка. Он не был писателем в узком смысле слова, но подобно Катону записывал свои политические речи. Позднейшими литераторами они высоко ценились, как образцы мастерской прозы наравне с письмами его сестры, матери Гракхов. Он охотно окружал себя лучшими римскими и греческими литераторами, и его коллеги по сенату, не имевшие

других достоинств, кроме знатного происхождения, не могли простить ему пристрастие к этому плебейскому обществу. Это был серьезный и надежный человек, на честное слово которого одинаково полагались друзья и враги. Он не занимался постройками и спекуляциями и вел простой образ жизни. В денежных делах он был не только честен и бескорыстен, но и отличался деликатностью и щедростью, которые особенно выделялись на фоне коммерческого духа его современников. Он был хорошим солдатом и даровитым офицером. С войны в Африке он вернулся на родину, увенчанный почетным венком, которым обычно награждали в Риме тех, кто для спасения римских граждан подвергал опасности собственную жизнь. Эту войну он начал офицером и кончил главнокомандующим; однако обстоятельства не доставили ему случая испытать свой военный талант на действительно трудных задачах. Сципион, подобно своему отцу, не был гением; об этом свидетельствует уже его пристрастие ко Ксенофонту, рассудительному воину и не преступающему границ меры писателю. Но он обладал характером честным и прямым, и, казалось, он больше, чем кто-либо другой подходил для того, чтобы с помощью органических реформ бороться с начинавшимся разложением. Тем более показательно, что он не пытался этого сделать. Правда, он старался по мере сил пресекать злоупотребления и в частности работал над улучшением суда. Главным образом благодаря его содействию даровитый и отличавшийся старинной строгостью нравов и честностью Луций Кассий мог провести, несмотря на сильнейшее сопротивление оптиматов, свой законопроект о тайном голосовании в народном собрании, в компетенцию которого все еще входила важнейшая часть уголовных дел. В молодости Сципион не выступал с ребяческими обвинениями, но в зрелых годах он привлек к суду многих наиболее виновных аристократов. Он оставался верен себе, когда, будучи главнокомандующим под Карфагеном и Нумантией, прогнал из лагеря женщин и попов и вернул разнузданную солдатчину к старинной железной дисциплине, или же когда в качестве цензора (612) [142 г.] преследовал великосветскую молодежь, брившую бороды и носившую иноземные одежды, и с суровым красноречием убеждал граждан соблюдать добрые нравы предков. Но для всех и прежде всего для него самого было ясно, что введение строгого правосудия и отдельные улучшения не были даже первым шагом к исцелению тех органических недугов, от которых страдало государство. Этих недугов Сципион не касался. Гай Лелий (консул 614 г.) [140 г.], старший друг Сципиона и его политический наставник, пользовавшийся его доверием, задумал отобрать еще нерозданные, но временно оккупированные частными лицами государственные земли в Италии, и раздать их италийскому крестьянству, разорение которого становилось все более очевидным. Он думал предложить это в сенате, но отказался от своего намерения, когда увидел, какую бурю это должно было вызвать. За это он был прозван «Рассудительным». Сципион держался такого же мнения. Он ясно сознавал размеры зла и шел напролом там, где рисковал только собой, в подобных случаях он действовал с похвальным мужеством невзирая на лица. Но он был убежден, что страну можно спасти лишь ценой такой же революции, какая возникла в IV и V вв. [сер. V — сер. III вв. до н. э.] на почве движения за реформы. Ему казалось — правильно или нет, — что такое лекарство хуже самой болезни. Поэтому вместе с тесным кружком друзей он за всю свою жизнь не примкнул ни к аристократам, не простившим ему его выступления в пользу закона Кассия, ни к демократам, которых он тоже не удовлетворял и не хотел удовлетворить полностью. Он был одинок, но после смерти имя его превозносили обе партии — то как руководителя аристократии, то как поборника реформ. Прежде цензоры, слагая с себя полномочия, обращались к богам с просьбой даровать Риму еще большее могущество и славу; цензор Сципион молил богов сохранить государство. В этом скорбном обращении заключался весь его символ веры.

Но за дело спасения Италии, на которое не хватало смелости у Сципиона, дважды приводившего римскую армию от глубокого упадка к победе, отважно взялся юноша, не прославившийся еще никакими подвигами, — Тиберий Семпроний Гракх (591—621) [163—133 гг.]. Его отец, носивший то же имя (консул в 577 г. и в 591 г., цензор в 585 г.) [177, 163, 169 гг.], был образцом римского аристократа. Будучи эдилом, он устраивал блестящие игры, причем деньги на них добывал угнетением провинций, за что навлек на себя суровое и заслуженное порицание сената (I, 760). В недостойном процессе против Сципионов (I, 710), бывших его личными врагами, он вступился за них и доказал этим свое рыцарское благородство и преданность сословной чести, а энергичные меры против вольноотпущенников, принятые им в бытность цензором (I, 776), свидетельствовали о твердости его консервативных убеждений. В качестве наместника провинции Эбро (I, 643) он своим мужеством и особенно своим справедливым управлением оказал отечеству большие услуги и оставил в провинции по себе благодарную память. Мать Тиберия Корнелия была дочерью победителя при Заме, который выбрал себе зятем своего бывшего врага, выбрал за то, что он так великодушно вступился за него. Сама Корнелия была высокообразованной, выдающейся женщиной. После смерти мужа, который был много старше ее, она отклонила предложение египетского царя, просившего ее руки, и воспитала своих троих детей в заветах мужа и отца. Старший сын ее Тиберий, добрый и благонравный юноша, с мягким взглядом и спокойным характером, казалось, меньше всего годился для роли народного агитатора. По всем своим связям и убеждениям он принадлежал к сципионовскому кружку. И он, и брат его, и сестра получили утонченное греческое и национальное образование, которое отличало всех членов этого кружка. Сципион Эмилиан был его двоюродным братом и мужем его сестры. Под его начальством Тиберий 18-летним юношей участвовал в осаде Карфагена и за храбрость удостоился похвалы сурового полководца и военных отличий. Неудивительно, что даровитый юноша со всей горячностью и ригоризмом молодости воспринял и развил идеи этого кружка о причинах упадка государства и о необходимости улучшить положение италийского крестьянства. Тем более, что не только среди молодежи находились люди, считавшие отказ Гая Лелия от проведения его плана реформы признаком не рассудительности, а слабости. Аппий Клавдий, бывший консул (611) [143 г.] и цензор (618) [136 г.], один из самых авторитетных членов сената, со всей страстностью и горячностью, характерной для рода Клавдиев, упрекал сципионовский кружок в том, что он так поспешно отказался от своего плана раздачи государственных земель. Кажется, в этих упреках была также нотка личной вражды; у Аппия Клавдия были столкновения со Сципионом Эмилианом в то время, когда они оба домогались должности цензора. Публий Красс Муциан, бывший в то время великим понтификом и пользовавшийся всеобщим уважением в сенате и в народе как человек и как ученый юрист, высказывался в том же духе. Даже брат его Публий Муций Сцевола, основатель науки права в Риме, по-видимому, одобрял план реформ, а его мнение имело тем большее значение, что он, так сказать, стоял вне партий. Тех же взглядов придерживался и Квинт Метелл, покоритель македонян и ахейцев, пользовавшийся большим уважением за военные подвиги и еще больше за свои строгие нравы в семейной и общественной жизни. Тиберий Гракх был близок к этим людям, особенно к Аппию, на дочери которого он женился, и к Муциану, на дочери которого женился его брат. Неудивительно поэтому, что он пришел к мысли взяться самому за проведение реформы, как только получит должность, дающую ему право законодательной инициативы. В этом намерении его, возможно, укрепили также личные мотивы. Мирный договор с нумантинцами, заключенный в 617 г. [137 г.] Манцином, был главным образом делом рук Гракха; но сенат кассировал договор и главнокомандующий вследствие этого был выдан врагу, а Гракх вместе с другими высшими офицерами избежал той же участи лишь благодаря своей популярности у народа. Правдивого и гордого юношу все это не могло настроить мягче по отношению к правящей аристократии. Эллинские риторы, с которыми он охотно беседовал на философские и политические темы, Диофан из Митилены и Гай Блоссий из Кум, поддерживали его политические идеалы. Когда его замыслы стали известны в широких кругах, многие одобряли их; неоднократно на общественных зданиях появлялись надписи, призывавшие его, внука Сципиона Африканского, подумать о бедствующем народе и о спасении Италии.

10 декабря 620 г. [134 г.] Тиберий Гракх вступил в должность народного трибуна. Пагубные последствия дурного управления, политический, военный, экономический и моральный упадок общества сделались очевидными в это время всем и каждому во всей своей ужасающей наготе. Из двух консулов этого года один безуспешно сражался в Сицилии против восставших рабов, а другой, Сципион Эмилиан, уже несколько месяцев занят был завоеванием, вернее, уничтожением небольшого испанского города. Если нужен был особый стимул, чтобы заставить Гракха перейти от замысла к делу, то этим стимулом было все положение, вызывавшее в душе каждого патриота сильнейшую тревогу. Тесть Гракха обещал поддерживать его советом и делом; можно было рассчитывать также на содействие юриста Сцеволы, который недавно был выбран консулом на 621 г. [133 г.].

Вступив в должность трибуна, Гракх немедленно предложил издать закон, который в некоторых отношениях был не чем иным, как повторением закона Лициния-Секстия от 387 г. [367 г.] (I, 280). Он предложил, чтобы государство отобрало все государственные земли, оккупированные частными лицами, находившиеся в их безвозмездном пользовании (на земли, сданные в аренду, как, например, на капуанскую территорию, закон не распространялся). При этом каждому владельцу предоставлялось право оставить за собой в качестве постоянного и гарантированного владения 500 югеров, а на каждого сына еще по 250 югеров, но в общей сложности не более 1 000 югеров, или же получить взамен их другой участок. За улучшения, внесенные прежним владельцем, как то — за постройки и насаждения, по-видимому, предполагалось выдавать денежное вознаграждение. Отобранные таким образом земли должны были быть разделены на участки по 30 югеров и розданы римским гражданам и италийским союзникам, — но не в полную собственность, а на правах наследственной и неотчуждаемой аренды с обязательством возделывать землю и уплачивать

государству умеренную ренту. Отобрание и раздел земель предполагалось возложить на коллегию из трех лиц; они должны были считаться действительными и постоянными должностными лицами республики и ежегодно избираться народным собранием. Позднее на них была возложена также трудная и важная юридическая задача: определять, что является государственной землей и что частной собственностью. Итак, раздача земель была рассчитана на неопределенный срок, пока не будет урегулирован трудный вопрос обширных италийских государственных земель. Аграрный закон Семпрония отличался от старого закона Лициния-Секстия оговоркой в пользу владельцев, имевших наследников, а также тем, что земельные участки предполагалось раздавать на правах наследственной и неотчуждаемой аренды, главное же тем, что для проведения закона в жизнь предусматривалась организация постоянного и регулярного исполнительного органа; отсутствие последнего в старом законе было главной причиной его фактической безрезультатности.

Итак, была объявлена война крупным землевладельцам, которые, как и триста лет назад, были главным образом представлены в сенате. Давно уже отдельное должностное лицо республики не вступало, как теперь, в серьезную борьбу против аристократического правительства. Правительство приняло вызов и прибегло к приему, издавна употреблявшемуся в таких случаях: постаралось парализовать действия одного должностного лица, рассматривавшиеся как злоупотребление властью, действиями другого (I, 299). Сотоварищ Гракха по трибунату Марк Октавий, человек решительный и убежденный противник закона, предложенного Гракхом, опротестовал закон перед голосованием; таким образом по закону предложение было снято с обсуждения. Тогда Гракх в свою очередь приостановил функционирование государственных органов и отправление правосудия и наложил печати на государственные кассы. С этим примирились, так как, хотя это и представляло неудобства, но до конца года оставалось уже немного времени. Растерявшийся Гракх вторично внес свое предложение. Октавий, разумеется, снова опротестовал его. На мольбы своего сотоварища и прежнего друга не препятствовать спасению Италии он ответил, что их мнения расходятся именно по вопросу о том, какими мерами можно спасти Италию; он сослался также на то, что его незыблемое право, как трибуна, налагать свое veto на предложения другого трибуна не подлежит сомнению. Тогда сенат сделал попытку открыть Гракху удобный путь для отступления: два консуляра предложили ему обсудить все дело в сенате. Трибун охотно согласился. Он пытался истолковать это предложение в том смысле, что сенат в принципе одобряет раздел государственных земель. Однако на самом деле смысл предложения был не таков, и сенат не был склонен к уступкам. Переговоры остались безрезультатными. Легальные способы были исчерпаны. В прежние времена в подобных обстоятельствах инициаторы предложения отложили бы его на год, а потом стали бы ежегодно вносить его на голосование до тех пор, пока сопротивление противников не было бы сломлено под давлением общественного мнения и энергии предъявляемых требований. Но теперь темпы общественной жизни стали быстрее. Гракху казалось, что на данной стадии ему остается либо вообще отказаться от реформы, либо начать революцию. Он выбрал последнее. Он выступил в народном собрании с заявлением, что либо он, либо Октавий должны отказаться от трибуната, и предложил своему сотоварищу поставить на народное голосование вопрос о том, кого из них граждане желают освободить от занимаемой должности. Октавий, разумеется, отказался от такого странного поединка; ведь право интерцессии предоставлено трибунам именно для того, чтобы возможны были подобные расхождения мнений. Тогда Гракх прервал переговоры с Октавием и обратился к собравшейся толпе с вопросом: не утрачивает ли свою должность тот народный трибун, который действует в ущерб народу? На этот вопрос последовал почти единогласный утвердительный ответ; народное собрание уже давно привыкло отвечать «да» на все предложения, а на сей раз оно состояло в большинстве из сельских пролетариев, прибывших из деревни и лично заинтересованных в проведении закона. По приказанию Гракха ликторы удалили Марка Октавия со скамьи трибунов. Аграрный закон был проведен среди всеобщего ликования и избраны были первые члены коллегии по разделу государственных земель. Выбраны были инициатор закона, его двадцатилетний брат Гай и его тесть Аппий Клавдий. Такой подбор лиц из одного семейства усилил озлобление аристократии. Когда новые должностные лица обратились, как принято, к сенату за средствами на организационные расходы и суточными, в отпуске первых им было отказано, а суточные назначены в размере 24 ассов. Распря разгоралась, становилась все ожесточеннее и все более принимала личный характер. Трудное и сложное дело размежевания, отобрания и раздела государственных земель вносило раздор в каждую общину граждан и даже в союзные италийские города.

Аристократия не скрывала, что, быть может, примирится с новым законом в силу необходимости, но непрошенный законодатель не избегнет ее мести. Квинт Помпей заявил, что в тот самый день, когда Гракх сложит с себя полномочия трибуна, он, Помпей, возбудит против него преследование; это было далеко не самой опасной из тех угроз, которыми осыпали Гракха враги. Гракх полагал, и, вероятно, правильно, что его жизни угрожает опасность, и поэтому стал появляться на форуме лишь в сопровождении свиты в 3—4 тысячи человек. По этому поводу ему пришлось выслушать в сенате резкие упреки даже из уст Метелла, в общем сочувствовавшего реформе. Вообще если Гракх думал, что он достигнет цели с проведением аграрного закона, то теперь ему пришлось убедиться, что борьба только начинается. «Народ» обязан был ему благодарностью; но Гракха ждала неизбежная гибель, если у него не будет другой защиты, кроме этой благодарности народа, если он не сумеет остаться безусловно необходимым для народа, не будет предъявлять новые и более широкие требования и не свяжет таким образом со своим именем новые интересы и новые надежды. В это время к Риму по завещанию последнего пергамского царя перешли богатства и владения Атталидов. Гракх предложил народу разделить пергамскую государственную казну между владельцами новых наделов, чтобы обеспечить их средствами для покупки необходимого инвентаря. Вопреки установившемуся обычаю, он отстаивал положение, что сам народ имеет право окончательно решить вопрос о новой провинции.

Утверждают, что Гракх подготовил ряд других популярных законов: о сокращении срока военной службы, о расширении права протеста народных трибунов, об отмене исключительного права сенаторов на выполнение функций присяжных и даже о включении италийских союзников в число римских граждан. Трудно сказать, как далеко простирались его планы. Достоверно известно лишь следующее: в своем вторичном избрании на охраняющую его должность трибуна он видел единственное средство спасти свою жизнь, и, чтобы добиться этого противозаконного продления своих полномочий, обещал народу дальнейшие реформы. Если сначала он рисковал собой для спасения государства, то теперь ему приходилось для своего собственного спасения ставить на карту благополучие республики. Трибы собрались для избрания трибунов на следующий год, и первые голоса были поданы за Гракха. Но противная партия опротестовала выборы и добилась по крайней мере того, что собрание было распущено и решение было отложено до следующего дня. В этот день Гракх пустил в ход все дозволенные и недозволенные средства. Он появился перед народом в траурной одежде и поручил ему опеку над своим несовершеннолетним сыном. На случай, если противная партия своим протестом снова сорвет выборы, он принял меры, чтобы силой прогнать приверженцев аристократии с места собрания перед Капитолийским храмом. Наступил второй день выборов. Голоса были поданы так же, как накануне, и снова был заявлен протест. Тогда началась свалка. Граждане разбежались, и избирательное собрание фактически было распущено; Капитолийский храм заперли. В городе ходили всевозможные слухи: одни говорили, что Тиберий сместил всех трибунов; другие, что он решил оставаться на своей должности и без вторичного избрания.

Сенат собрался в храме богини Верности, вблизи храма Юпитера. Выступали самые ожесточенные враги Гракха. Когда среди страшного шума и смятения Тиберий поднес руку ко лбу, чтобы показать народу, что его жизнь в опасности, сенаторы стали кричать, что Гракх уже требует от народа увенчать его царской диадемой. От консула Сцеволы потребовали, чтобы он приказал немедленно убить государственного изменника. Этот весьма умеренный человек, в общем не относившийся враждебно к реформе, с негодованием отверг бессмысленное и варварское требование. Тогда консуляр Публий Сципион Назика, рьяный аристократ и человек горячий, крикнул своим единомышленникам, чтобы они вооружались чем попало и следовали за ним. Из сельских жителей почти никто не пришел в город на выборы, а трусливые горожане расступились перед знатными лицами города, которые с пылающими гневом глазами устремились вперед с ножками от кресел и палками в руках. Гракх в сопровождении немногих сторонников пытался спастись бегством. Но на бегу он споткнулся на склоне Капитолия, перед статуями семи царей, у храма богини Верности, и один из рассвирепевших преследователей убил его ударом палки в висок. Впоследствии эту честь палача оспаривали друг у друга Публий Сатурей и Луций Руф. Вместе с Гракхом были убиты еще триста человек, ни один из них не был убит железным оружием. Вечером тела убитых были брошены в Тибр. Гай Гракх тщетно просил отдать ему труп брата для погребения.

Такого дня не было еще во всей истории Рима. Длившаяся больше ста лет распря партий во время первого социального кризиса ни разу не выливалась в форму такой катастрофы, с которой начался второй кризис. Лучшие люди среди аристократии тоже должны были содрогнуться от ужаса, но пути отступления были отрезаны. Приходилось выбирать одно из двух: отдать многих надежнейших членов своей партии в жертву народному мщению или же возложить ответственность за убийство на весь сенат. Выбрали второй путь. Официально утверждали, что Гракх добивался царской власти; убийство его оправдывали ссылкой на пример Агалы (I, 277). Была даже назначена специальная комиссия для дальнейшего следствия над сообщниками Гракха. На обязанности председателя этой комиссии, консула Публия Попилия, лежало позаботиться о том, чтобы большое количество смертных приговоров над людьми из народа придало как бы легальную санкцию убийству Гракха (622) [132 г.]. Толпа была особенно раздражена против Назики и жаждала мести; он, по крайней мере, имел мужество открыто признаться перед народом в своем поступке и отстаивать свою правоту. Под благовидным предлогом его отправили в Азию и вскоре (624) [130 г.] заочно возвели в сан великого понтифика. Сенаторы умеренной партии действовали в этом случае заодно со своими коллегами. Гай Лелий участвовал в следствии над приверженцами Гракха. Публий Сцевола, пытавшийся предотвратить убийство, позднее оправдывал его в сенате. Когда от Сципиона Эмилиана после возвращения его из Испании (622) [132 г.] потребовали публичного заявления, одобряет ли он убийство своего зятя или нет, он дал по меньшей мере двусмысленный ответ, что, поскольку Тиберий замышлял сделаться царем, убийство его было законно.