Монах и кошка
Шрифт:
Тэнгу расхохотался - и громовому хохоту вторили треском деревья.
– Хорошо, - сказал Бэнкей.
– Я допускаю, что ты в конце концов сказал мне правду. Неси кошку в монастырь, а я пойду следом за молодыми господами. Если это все - обычная шутка тэнгу, ты не дашь ей зайти чересчур далеко.
Он отодвинул заступившего ему путь Остроноса и двинулся по тропе вниз.
– Берегись, - негромко сказал вслед Остронос.
– Я не отец-настоятель, но опасность чую. Ты еще скажешь мне спасибо за то, что я оставил молодым господам оборотня.
– Возможно, - отвечал, не
* * *
Пока монах и тэнгу пререкались, повозка успела укатить довольно далеко, да и носильщики, которых хорошо покормили в монастыре, бодро тащили по притоптанному снегу маленькие носилки с Норико и госпожой кошкой. Снова спустившись в узкую долину, Бэнкей увидел лишь следы от обутых в такие же, как у него, варадзи ног, колес и копыт.
Ходить он умел быстро, пожалуй, даже побыстрее хорошего погонщика быков. И не сомневался, что запросто догонит молодых господ с их свитой. Но монаху после того, как он вмешался в историю с оборотнем, вовсе не хотелось попадаться им на глаза. Чего доброго, оба молодых господина и опытный старший кэрай решили бы, что и он, монах, как-то связан с нечистью. Поскольку бывали случаи, когда старый барсук, перекинувшись монахом, морочил добрым людям голову. Бэнкей понимал толк в хорошей драке, но слишком уж много кэраев сопровождало Минамото Юкинари, и это были бойцы из северных провинций, где не прекращались схватки с варварами, а не изнеженная столичной жизнью свита Фудзивара Нарихира. Ту Бэнкей вообще в расчет не принимал.
Он решил следить за путешественниками издали в течение дня, а ночью подобраться к ним поближе, поскольку силы всякой нечисти ограничены часами темноты.
В дороге Бэнкей не скучал - он повторял сутры, которые заучил с таким трудом, с полным основанием считая, что в его годы это было равносильно воинскому подвигу. Не умея читать, он мог запомнить их лишь с чужого голоса и должен был постоянно освежать в памяти, дабы не опозориться перед более или менее сведущим в священных писаниях человеком.
Это благочестивое занятие помогло ему скоротать короткий день пути. А ближе к вечеру он повстречал бродячего гадальщика.
Собственно говоря, Бэнкей не столкнулся с ним на дороге, как оно обычно бывает, а за шиворот вытащил из-за толстого дерева. И устроил ему строжайший допрос.
– Приветствую тебя, почтеннейший!
– сказал Бэнкей скрюченному старикашке.
– Я-то сто ри прошел в поисках гадальщика, а гадальшик, едва меня завидев, прячется за самым толстенным дубом, какой только есть в округе!
– Отпусти меня, благочестивый монах!
– взмолился старикашка.
– Что тебе с меня взять? Денег у меня при себе немного, едой я и так поделюсь!
– Да ты, никак, за разбойника меня принял!
– обрадовался Бэнкей.
– Ну, а я принял за разбойника тебя.
И это было правдой.
Бэнкей заприметил гадальщика издали, сквозь ветки, приближаясь к повороту дороги, и даже подумал - а не встать ли за деревом самому? Он знал повадки этой братии - привязываться к всякому прохожему, обещая ему сундуки с золотом и покровительство самого государя, если прохожий его, гадальщика,
В какую-то минуту он понял, что и гадальщик его заметил. Делать нечего Бэнкей со вздохом дошел до поворота. И тут обнаружил, что никакого гадальщика нет, зато следы соломенных сандалий, сворачивая с тропы, уводят за толстое дерево.
Бэнкей огляделся.
Других свежих следов на снегу поблизости не было. Но недавно тут проехали молодые господа - и не настигли ли их, вместо ночной нечисти, вполне обыкновенные дорожные грабители? Тот, кто спрятался за деревом, вполне мог из-за этого дерева напасть.
Бэнкей остановился, как бы задумался, почесал в затылке, воткнул в снег посох, положил рядом суму из холстины и уверенно направился в кусты - как направляются туда по нужде. Сделав круг, он оказался за дубом, откуда и извлек гадальщика.
– Какой из меня разбойник?
– прошамкал старикашка.
– Ты погляди на меня у меня и брови уж от старости пожелтели.
– Брови у тебя пожелтели, это правда, - согласился Бэнкей, - и на вид тебе столько лет, как будто ты гадал еще самому Ямато Такэру. Что же ты в такие преклонные годы бродишь по дорогам, да еще зимой? Неужели нет у тебя внуков, чтобы кормили тебя и ухаживали за тобой?
– Может, и есть, - подмигнул старикашка, - кто ж это может знать? Отпусти меня, монах, я пойду своей дорогой, а ты - своей!
– Деньгами не поделишься?
– из любопытства спросил Бэнкей, шиворота, впрочем, из руки не выпуская. Ему все в этом гадальщике не нравилось - и довольно новая, теплая одежда, явно с чужого плеча, и старательное шамканье, не говоря уж о дурацкой попытке спрятаться за деревом.
– Поделюсь, поделюсь!
– решив, что все дело только в этом, обрадовался старикашка.
– Да отпусти же ты меня, благочестивый монах, чтобы я мог достать деньги!
– Твои руки свободны, - возразил Бэнкей, таща за собой гадальщика к тому месту, где оставил суму и посох.
– А что касается денег, то я могу взять в виде пожертвования лишь деньги, заработанные честно. Если же они попали к тебе неположенным путем - оставь их себе, и пусть они отягощают твою карму. Я дурных денег в свой монастырь не понесу.
– Деньги я заработал честно - мне их заплатили молодые господа за хорошее гадание, - заявил старикашка.
– Я посоветовал им сменить направление пути. Так что возьми немного и ступай своим путем!
– Это были двое молодых господ в красивой повозке, запряженной рыжим быком с белыми ногами?
– уточнил Бэнкей.
– И за повозкой следовали носилки?
– Да, и кэраи вели в поводу прекрасного коня цвета метелок тростника. Я поделюсь с тобой этими честно заработанными деньгами, если ты меня отпустишь, - пообещал гадальщик.
– Почему же ты спрятался от меня?
– Я не хотел тебе гадать, - признался старик.
– Если вы, монахи, привяжетесь, то уж не отвертеться. А платить мне за гадание ты не стал бы. Видишь ли, я тороплюсь - хочу до темноты попасть в селение. Неохота в такой холод ночевать в кумирне на перекрестке.