Монологи и диалоги о постмодерне и постмодернизме

Зубков Владимир Николаевич

Третья причина заключается в том, что на протяжении многих столетий бесконечные философские и научные дискуссии об одних и тех же проблемах не привели к сколь-нибудь широкому консенсусу. Более того, эти дискуссии стали восприниматься как споры о текстах и их интерпретациях, за которыми уже с трудом просматривалось их соотнесение с реально существующими вещами, процессами и явлениями. Поэтому представители так называемой аналитической философии, опираясь на успехи, достигнутые логикой во второй половине XIX века, предложили подвергать анализу логическую истинность или несостоятельность философских аргументаций. В конечном счете, новый метод исследования языка в аналитической философии был призван создать новые процедуры получения обоснованного знания.

Началом аналитической традиции, или лингвистического поворота в философии считается работа Дж. Э. Мура «Принципы этики», опубликованная в 1903 году. С точки зрения модернистов этот поворот

означал отказ части философов и ученых от раскрытия тайн Вселенной в пользу лингвистических упражнений. Более чем через полвека эта эпистемологическая позиция была абсолютизирована (как это часто делают постмодернисты) Ж. Дерридой, которому принадлежит знаменитая фраза: «Вне текста не существует ничего» [50] . И такую крайнюю позицию подвергли критике даже многие аналитически ориентированные ученые. Так, М. Фуко обвинил коллегу в стирании подлинности внетекстуальных факторов бытия, в сведении их к некой сугубо текстуальной функции, за которой ничего не стоит [51] .

50

Деррида Ж. О грамматологии. М.: Ad Marginem, 2000. С. 313.

51

См.: Foucault M. Language, Counter-memory Practice: Selection Essays / Editing and preface by D. F. Bouchard. Oxford, 1977. Р. 99–204.

Утверждения же Ж.-Ф. Лиотара о том, что общество организовано по языковому принципу и что социальная связь – это связь языковая, не дают представления о специфически социальном, например, так, как оно демаркировано М. Вебером. «Теория бесконечных сетей взаимодействий, в которые “пойман” индивид, сопротивляющийся любой упорядоченности, – вот образ социального и общества в постмодернизме» [52] . Для социальной теории это означает исчезновение социального в классическом смысле, и, следовательно, социальных закономерностей, в результате чего ее предметом становится лишь дискурсивная культура общества. Не случайно Ж. Бодрийяр призывает обществоведов сосредоточиться на изучении современной культуры, Ж.-Ф. Лиотар – на изучении массовой культуры, а С. Лэш утверждает, что постмодерн является культур-центричным аналогом постиндустриального общества.

52

Полякова Н. Л. Новые теоретические перспективы в социологии начала XXI века // Вестник Московского университета. Серия 18: Социология и политология, 2015. № 2. С. 37.

Помимо прочего абсолютизация текстуальности мира в постмодернизме приводит к тому, что текст как система знаков лишается своей референциальной функции, т. е. функции отражения действительности, поскольку выявление степени соотнесенности референта с указывающим на него именем (знаком) является сложной теоретической и практической задачей. С этим также связано неприятие постмодернистами понятий и дефиниций – то, о чем идет речь, должно быть понято из текста. Но если все же нужно определить что-то, то лучше использовать образы и метафоры или метафорические образы, претендующие на многослойность и многовариантность прочтения. Например, нестабильность современного мира и его конструируемость сознанием человека постмодернисты описывают с помощью таких метафорических концептов как «текучая современность» З. Баумана, «слабое бытие» Дж. Ваттимо, «общество спектакля» Ги Дебора.

Большинство других характерных особенностей содержания и восприятия постмодернистских текстов, на наш взгляд, объединяет принцип деконструкции, сущность которого заключается в отказе от мышления и мировосприятия, основанного на бинарных оппозициях. Поскольку в любой оппозиции одно понятие стремится к доминированию над другим, весь мир предстает в виде иерархий. Постмодернисты против иерархического представления идеологий и жизненных стратегий, механизмов социальной регуляции и мотиваций, всех других элементов социального и даже биологических основ гендера, не говоря уже о нем самом. Однако в данном случае нас интересуют лишь бинарные оппозиции, касающиеся содержательно-оценочного отношения к текстам, в том числе научным.

Содержание текста, по Р. Барту, раскрывается не при его написании, а при его чтении [53] , поэтому тексты, воспринимаемые через призму уникального опыта каждого человека, несопоставимы друг с другом и не могут быть выстроены в иерархии. Точно также не могут быть соподчинены

друг другу научные нарративы, освобожденные от мифологической власти «великих идей». Помимо того в науке бесконечность познания постоянно ставит под сомнение познанное ранее, поэтому не следует выстраивать идеи и изучаемые феномены по принципу «высокий – низкий», «лучший – худший», «глубинный-поверхностный», «эффективный – неэффективный». Принцип деконструкции реализуется посредством целого ряда процедур: отказ от оппозиции автор – читатель (субъект – объект повествования) достигается благодаря, или приводит к «смерти автора»; отказ от оппозиции элитарное – массовое (высокое – низкое) возможен благодаря процедуре двойного кодирования («шизофреничности» автора); отказ от оппозиции центр – периферия (мейнстрим – маргинальность) происходит за счет практически неограниченного расширения контекста и взаимопроникновения текстов (их интерконтекстуальности) [54] .

53

См.: Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Издательская группа «Прогресс», «Универс», 1994. С. 390.

54

Наиболее универсальную стратегию (и технологию) деконструкции, уравнивающую в правах оппозиционные понятия, предложил и развил в работах «О грамматологии», «Письмо и различие», «Голос и феномен», «Поля философии» Ж. Деррида.

В целом деконструкция бинарных оппозиций позволяет отказаться от иерархий и темпоральной линейности, страдающих одномерным детерминизмом, и заменить вертикальные связи в восприятии реальности и научном дискурсе горизонтальными и ризоматическими связями, уравнять мейнстримные и маргинальные взгляды, практики и жанры. Деконструкция разрушает стереотипы и каноны создания и восприятия текстов, что «эмансипирует» их – позволяет выявлять их глубинные или просто иные смыслы и рассматривать их в иных контекстах, а также нивелирует «репрессивную» функцию автора.

Теперь обратимся к принципу депривилегизации науки, т. е. лишения ее привилегированного положения в области познания, который вытекает из вышерассмотренных принципов. В частности принцип фаллибилизма – хотя в науке по большому счету он далеко не нов – был сформулирован в результате ставшей очевидной, и не только для ученых, ограниченности возможностей науки именно во второй половине прошлого века. Реализация же принципа депривилегизации науки, по мнению постмодернистов, должна усилить познавательные возможности человека. Во-первых, за счет открытой общественной коммуникации. Механизмы ее реализации заимствованы постмодернистами в основном из концепций рационального поведения К. Поппера и коммуникативной рациональности Ю. Хабермаса. Обратимся к одному из первоисточников.

Концепция рационального поведения К. Поппера базируется на его теории открытого общества. С точки зрения Поппера, рациональное поведение – это коммуникация имеющих свою точку зрения индивидов, ограниченных возможностями своего интеллекта, своей ситуации, своего знания, и находящихся в диалоге друг с другом с целью некоторого приближения к объективности. Эта коммуникация порождается взаимным сотрудничеством и конкуренцией множества действующих индивидов, пытающихся разрешить возникающие противоречия. При этом процесс развития разума и приращения знания носит интерперсональный характер, поскольку отдельные интеллектуальные способности, даже самых выдающихся людей, не могут служить основанием для абсолютизации какой-либо одной точки зрения [55] .

55

См.: Поппер К. Открытое общество и его враги. В 2 тт. / Пер. с англ. под общ. ред. В. Н. Садовского. М.: Культурная инициатива; Феникс, 1992. Т.2. С. 260–262.

Нельзя также отвергать утверждения и действия, не обоснованные доказательством и опытом. Рациональное поведение не становится рациональным только потому, что оно основано на логической аргументации, поскольку те, кто готов принимать во внимание аргументы и опыт, то есть люди, которые уже признали такой рационализм, – только они и будут проявлять к нему интерес. Поэтому рационалистический подход не может быть обоснован ни опытом, ни аргументами, он вытекает (по крайней мере, гипотетически) из акта веры – веры в разум и, прежде всего, в разум других людей [56] .

56

См. там же. С. 266–268.