Монологи и диалоги о постмодерне и постмодернизме

Зубков Владимир Николаевич

Защищая от неоправданного вмешательства общественную систему любого (феодального или капиталистического) типа, консерватизм обращает особое внимание на сложность, а порой и необъяснимость различных проявлений социальной жизни. В трудах классиков консерватизма Э. Берка, А. де Токвиля и др. содержится некоторое имплицитное понимание наличия у каждого элемента социальной системы наряду с его явной функцией одной или нескольких латентных. Такое понимание значительно позже послужило одной из основ структурного функционализма в социологии. Монархия и религия, церковный приход и крестьянская община, аристократия и предрассудки – все эти элементы социума, имея свои собственные очевидные цели существования, выполняли и множество других функций, важнейшими из которых являются снятие напряжения в системе и воспроизводство знаний, наличествующих в опыте предшествующих поколений.

Часто бывает очень трудно оценить, какая из функций того или иного элемента социума важнее – явная или латентная. Основываясь на этом, консерваторы предостерегали общество от замены этих элементов другими, которые

с позиций того или иного исторического момента кажутся более адекватными. Такие новые феномены как демократия, сциентистски ориентированное мировоззрение, мобильная социальная система города, с точки зрения консерваторов, не способны реализовать все функции, которые ранее с успехом выполнялись «пережитками прошлого». Более того, часть этих функций нами не осознавалась. Осознание пришло лишь в момент разрушения, когда человек неожиданно оказался в вакууме, в состоянии аномии, когда уже чрезвычайно сложно было воссоздать прежнее социальное равновесие. Бережное отношение к социальной реальности консерваторов имеет в этом смысле не только эмоциональную, но и рациональную основу. Если нечто существует в обществе достаточно долго, даже при условии его явной нерациональности, аномальности, устарелости, оно с необходимостью аккумулирует в себе жизненную силу, основанную на способности удовлетворять те или иные общественные потребности, даже если это не декларируется открыто, а часто и не осознается. Роберт Нисбет задает в этой связи риторический вопрос: «Неужели при всей очевидной архаичности и коррумпированности “гнилых местечек” и видимой бесполезности палаты лордов после того, как либералы отобрали у этих элементов политической системы всю реальную власть, они все же не могут иметь функций, ценных для общества…?» [70]

70

Nisbet R. A. Conservatism: Dream and Reality. Mineapolis, 1986. Р. 28.

Собственно вся консервативная критика рационализма построена на неспособности последнего принять во внимание латентные (скрытые), но полезные и необходимые функции социальных институтов. Исходя из принципиальной ограниченности и несовершенства человека как личности и как рода, консерваторы утверждают, что люди, узнавшие незначительную и часто не главную часть окружающего мира, не имеют морального права что-то в нем радикально менять. «Не разрушай того, чего не создал, ибо не знаешь, что это такое», – так можно выразить позицию консерваторов в отношении рационализма, нацеленного на то, чтобы внедрять свои логические построения в практику. Скрытый смысл социальных институтов, сформированных в ходе развития общества, дан нам на иррациональном уровне в виде предрассудков, мифов, традиций, ритуалов. Этот скрытый смысл мы должны обязательно иметь в виду, в особенности когда хотим расчистить место для реализации рационально выверенных проектов.

Когда иррациональная конструкция – предрассудок или что-либо другое – становится основой познания социальных процессов, политические действия, которые, как кажется, суть отражение незыблемых закономерностей, требующих лишь удобного случая для претворения их в жизнь, предстают как вероломное вмешательство в пределы бытия и ничем не оправданное уничтожение устоев общества. «С консервативной точки зрения только “предрассудок” в беркеанском смысле этого слова может объединить людей для противостояния своего рода тирании рационализма в правительстве». [71] Такой подход есть прочная база для критики революционных преобразований, и в этом смысле он соединяет в себе эмоциональное отношение консерваторов к переменам и социально-философский анализ этих перемен.

71

Op. cit. Р. 34.

С удовлетворением представив общество как рационально устроенную систему и сформулировав законы, по форме очень похожие на законы естествознания, социальная наука эпохи модерна тут же столкнулась с непредвиденным препятствием. В отличие от законов природы сходные с ними по форме законы общественного развития сами по себе не действовали, и прогнозы социальных мыслителей в подавляющем большинстве случаев сами по себе не сбывались. Оказалось, что мало открыть законы, нужно воплотить их в общественной жизни. К. Маркс эту мысль выразил так: «Философы лишь различным способом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его» [72] .

72

Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2. Т. 3. С. 4.

Но автору или приверженцам теории для претворения ее в жизнь нужны рычаги социального управления, т. е. положение наверху иерархии. Такой иерархией может быть крупная компания, партия, но предпочтительней всего государство, которое имеет право на абсолютную власть. Усиление воздействия государства на социальную жизнь в XIX столетии во многом было обусловлено именно рационализмом того времени. Очень наглядно это показал представитель французских «новых философов» А. Глюксманн, назвавший свою книгу «Мыслители-властители». Перефразировав известное высказывание Р. Декарта, Глюксманн сформулировал

следующий онтолого-гносеологический принцип: «Я мыслю, значит, есть государство» [73] . Идею власти и господства Глюксманн обосновывает стремлением мыслителей, использующих традиционные методы при построении своих теорий, во что бы то ни стало претворить эти теории в жизнь.

73

Gluksmann A. Les Maitres-penseurs. Paris: Editions Grasset, 1977. P. 85.

По мнению неоконсерваторов основой тоталитарного строя является творческая сила интеллектуалов, книжных людей (hommes de lettre), господствующая над массами и организующая их. Не имея практически никакого политического опыта и сообразуясь только со своими логическими выводами и построениями, интеллектуалы чрезвычайно самоуверенны по части рецептов и прогнозов. Их выкладки, с точки зрения консерваторов, полны некого естественного волюнтаризма по отношению к окружающей социальной реальности. Поэтому очень часто их концептуальные построения, буквально завораживающие своей глубиной и логичностью, не только не имеют никакого отношения к действительности, но и просто опасны.

Если по своему интеллектуальному и творческому потенциалу книжные люди действительно являются противоположностью неодухотворенным массам, то некоторые черты социального опыта и социального характера первых и вторых удивительно схожи. Прежде всего, интеллектуалов сближает с массами отсутствие реального опыта политических действий в нормальных условиях. Яркие понятия и мысли, рационально связанные друг с другом и преподносимые интеллектуалами в форме зажигательных памфлетов и речей, находят понимание у масс. Поэтому книжные люди могут повести за собой массы, ибо и те, и другие, по мнению консерваторов, просто невежественны по части знания реальной общественной жизни в ее конкретных проявлениях. Предлагаемые интеллектуалами быстрые и окончательные решения проблем, не решенных до сих пор с их точки зрения только потому, что традиционные политики боялись поднять руку на существующие общественные отношения, являются для масс стимулом к реализации тоталитарного общества.

Наиболее яркими представителями книжных людей классики консерватизма считают Руссо, Дидро, Вольтера, а также главных деятелей французской революции. Именно они впервые стали думать о возможности полного преобразования человеческой природы, полного отказа человека от свободной воли и естественных потребностей под лозунгами истинно добродетельного общества. Как бы продолжая классическую консервативную традицию, Роберт Нисбет обращает особое внимание на мысли Руссо в его трактате «Об общественном договоре и принципах политического права»: «…законодатель должен отнять у человека его собственные жизненные ресурсы и заменить их новыми, отчужденными от него и используемыми только при помощи других людей. Чем полнее уничтожены естественные ресурсы человека, тем прочнее и богаче новые приобретенные им» [74] . Именно такие планы, по мнению неоконсерваторов, привели интеллектуалов к необходимости применять террор в случае неподатливости человеческой природы и нежелания людей лишиться своих «естественных ресурсов». Известное положение Робеспьера гласит: «Если основой народного правления в мирное время является добродетель, то в революции такими основами становятся добродетель и террор – добродетель, без которой террор преступен, и террор, без которого добродетель бессильна».

74

Rousseau J. J. The Social Contract and Discourses. N.Y., 1950. Р. 38.

С оправданием террора, по мнению неоконсерваторов, связана одна сущностная черта интеллектуалов – их презрение к моральным нормам. Эти нормы рационально не доказуемы, и поэтому не имеют ценности для людей, видящих будущее человечества в предельном рационализме. В связи с этим у значительной части интеллектуалов в определенный момент появляется органичное желание принять тоталитарный строй, который притягивает их своим рационализмом, а его аморальность не представляется им такой уж важной. Анализируя отношение немецкой интеллигенции к национал-социализму, Ф. Хайек писал: «И то, что в конце концов ученые мужи этой страны (за исключением очень немногих) с готовностью пошли на службу новому режиму, является одним из самых печальных и постыдных эпизодов в истории возвышения национал-социализма. Ни для кого не секрет, что именно ученые и инженеры, которые на словах всегда возглавляли поход к новому и лучшему миру, прежде всех других социальных групп подчинились новой тирании» [75] . Хайек объясняет это переоценкой людьми интеллектуальных профессий значения интеллекта и их безграничной верой в разум, идущей рука об руку с презрением к традициям, обычаям, всему необъяснимому в обществе [76] .

75

Хайек Ф. Дорога к рабству // Вопросы философии, 1990. № 12. С. 123.

76

См.: Хайек Ф. Пагубная самонадеянность: ошибка социализма. М.: Новости при участии Catallaxy, 1992. С. 95.