Монстры в Академии
Шрифт:
Ежик хотел было также бодро что-то ответить, но вдруг споткнулся, задумался, нахмурился и буркнул:
— Да черт с вами. Сейчас принесу.
Он принес сразу оба оставшихся дивана. Один как раз поместился в круг, замыкая его. А второй по просьбе Марины поставили позади господ, и довольная феечка разместилась позади своей подружки, выглядывая над ее плечом. Рядом присели Кристел с Бристел и госпожа Эгнерция.
…
Орк, наконец, вернулся к жаровне и разобрался с углями, Крис закатил под странный недомангал картофель, а сверху на решетку положил подогреваться куски копченой лосятины.
— Ну, что ж, приветствую всех на нашем спонтанном вечере, — сказала она хорошо поставленным голосом, натренированным многолетним ведением «капустников» в школе. — Встреча получилась неожиданной, так что прошу простить за скудость угощения. Но, надеюсь, мы компенсируем ее приятным общением и… музыкой. Мы ведь все-таки класс музыки.
Это утверждение вызвало улыбки и смех. Но, к счастью — смех безобидный. Все решили, что Марина шутит. Да она и сама так думала. Увы, ни один настоящий урок музыки пока так и не состоялся, так что гордиться ей было нечем, и петь Марина собиралась в одиночестве. Но надеялась, что Амадеус будет ей хотя бы аккомпанировать.
Демон действительно не стал сопротивляться. Играть на лютне он любил, и едва Марина намекнула ему, что собирается развлекать гостей песнями далеких миров, как Амадеус тут же прекратил строить из себя бандюгана, сбегал в корпус за свежей сорочкой, причесался и даже какие-то кольца на пальцы нацепил. Видимо, возвращение в среду аристократов заставило его снова «держать лицо».
Идея с музыкальным вечером родилась у Марины как будто сама собой. Понимание, что нынче она — хозяйка «салона», как в великом романе Льва Николаевича, заставило ее перебрать в голове все, что она знала об аристократах.
А знала она очень мало. Похвастаться богатым интерьером дома не могла, собак и лошадей для охоты или конных прогулок не имела, «высокую» беседу могла поддержать с большим трудом, бал же и вовсе был для нее чем-то за гранью. И единственное, что ей было доступно — порадовать гостей незнакомыми мелодиями. Увы, даже без игры на «фортепьянах».
Впрочем, талантливая игра Амадеуса на лютне неплохо маскировала эту проблему. Марина исполнила сначала «Утро туманное», затем «Дремлют плакучие ивы» и даже «В лунном сиянии», старательно копируя исполнение Смольяниновой. Как могла, конечно: все-таки, школьный учитель, даже получивший консерваторское образование, не просто так поет в классе, а не на сцене «Большого театра».
Слух у Марины был абсолютный, тембр — приятный, а вот исполнительский талант подкачал: не было у нее той харизмы и свободного владения голосом, чтобы заставлять зрителей восторженно замолкать и ежиться от мурашек по всему телу.
Поэтому когда она поняла, что первый интерес стих, и гости снова вернулись к негромкой беседе друг с другом, Марина предложила спеть уже ребятам. Ведь по крайней мере одну песню они все-таки выучили, и сейчас был прекрасный повод продемонстрировать это.
Каково же было ее удивление, когда магики даже не подумали о «Генералах песчаных карьеров». Стоило Марине предложить им спеть самим, как они переглянулись, о чем-то пошептались и стали пересаживаться.
— О, Марина Игоревна, Вы уже закончили? Какая жалость! — сказал конеподобный учитель, шедший к ним по тропинке вместе с… ректором! — А мы шли на Ваш чудесный голос.
— Ничего, — смутилась она. — Сейчас еще ребята петь будут, и угощение как раз согрелось, так что вы вовремя.
Про себя девушка вместо «согрелось» сказала «пропеклось до приемлемых микробиологических показателей», но вслух этого уточнять, разумеется, не стала. Она проводила гостей на свободный диванчик и сама села рядом, приготовившись старательно улыбаться в поддержку детского творчества.
А дальше ее настиг шок. Оказывается, не только Шерман умел петь. Они ВСЕ это умели — даже Гора, и тот что-то насвистывал, а Поморник — гудел, создавая инфразвуковые вибрации, от которых щекотало ребра. И уровень исполнения был таким, что она даже рот открыла от изумления.
Магики пели трогательно, пронзительно, со всей силой искренних юношеских эмоций. Совершенно естественно и привычно они делились на голоса, создавая сложные гармонии, поверх которых свободными переливами звучал голос Шермана и жгучими яркими нотами — голос Амадеуса. Как будто они год тренировались перед этим выступлением!
«Народное творчество, — сходу определил внутренний голос. — Вот, что значит сохранение национальной культуры. Это тебе не частушки на уроках фальшивыми голосами. Это народ поет — древний, еще не растерявший свои корни».
Девушка его не слушала. Она забыла и о необходимости «держать марку», и о своем плохом самочувствии. Да вообще обо всем. Давно Марина не ощущала тех самых эмоций, которые испытываешь только на концертах всемирно известных хоров и оркестров — когда весь мир для тебя пропадает, и остается только Музыка и мурашки по всему телу.
Очнулась она от того, что Флокси заботливо вытирала платочком слезы с ее лица. Марина шмыгнула носом.
— Красиво, правда? — с надеждой спросила ее девочка, явно желая похвалы своему таланту: ее звонкий голосок определенно был украшением общего хора.
— Бесподобно, — хриплым голосом признала Марина. — Просто потрясающе.
Лицо девочки разгорелось радостью, и она тут же ушмыгнула на свое место. Амадеус и Шерман затянули что-то попроще, но все равно безумно красивое и с такими трелями и переливами, что Марина перестала понимать слова. Да они были и не нужны.
Девушка оглянулась на гостей. Они уже не переговаривались, как было во время ее выступления, а внимательно слушали, кивая в такт. На лицах был виден такой же восторг, как и у Марины. Впрочем, слегка замаскированный привычкой держать лицо.
Девушке стало немного обидно, что ее не слушали с таким вниманием. Но она погнала прочь эту мысль. Все равно Марина никогда не стремилась к личной славе. Зато ее выступление настроило магиков на нужный лад. Без него фиг бы она уговорила того же Шермана спеть. А теперь парень сидел и разливался соловьем, забыв обо всем на свете, и его дивный голос околдовывал не хуже волшебных зелий.