Морально противоречивый
Шрифт:
— Да, — он прижимает меня к себе так близко, что наши лица едва различимы. — Я точно сумасшедший. И это только потому, что я так долго был без тебя. — Он зарывается лицом в мои волосы, этот жест настолько непонятен, что я могу только застыть как статуя, пытаясь понять, кто этот человек.
Потому что он не тот Влад, которого я знаю.
— Отстань от меня, — говорю я сквозь стиснутые зубы, близость нежно убивает меня.
Если это не худший вид наказания, тогда я не знаю, что это… когда тебя дразнят единственным, чего ты когда-либо хотел, и в последний момент
Но я не попадусь на один и тот же трюк дважды.
— Нет, — отвечает он совершенно искренне. Его большая ладонь лежит на моем затылке, он прижимает меня к себе, его рука обхватывает мою спину так, что я оказываюсь вровень с его телом.
Его рот нависает над моим лицом, когда он вдыхает мой запах, его глаза закрыты, как будто он наслаждается этим ароматом.
— Я никогда не отпущу тебя, Дьяволица. — Он хрипит, его глаза открыты, темные и грозные, они смотрят на меня с непоколебимой убежденностью, — Больше никогда, — говорит он прямо перед тем, как его рот опускается на мой, его поцелуй вызывает боль, когда он пытается уговорить мои губы раскрыться своим языком.
Сжимая руки, я пытаюсь вырваться из клетки, в которой он меня держит, но он слишком силен, чтобы позволить мне сдвинуться с места. Сколько бы я ни пыталась вырваться из его хватки, все тщетно. Его руки еще крепче обхватывают меня, заставляя ответить на поцелуй.
Я держу рот закрытым, мои губы крепко сжаты, так как я не даю ему даже малейшей возможности проникнуть в мой рот.
— Раскрой губы, — приказывает он мне, но я лишь качаю головой, мои руки зажаты между нами, и я продолжаю прижиматься к его груди.
Но когда ничего не помогает, я понимаю, что мне нужно сменить стратегию. Я позволяю своему телу обмякнуть на его груди. Сопротивления больше нет, но и реакции тоже.
Он продолжает односторонне целовать мои губы, пока, наконец, не осознает всю бесполезность этого.
— Черт возьми, Сиси, — ругается он, отпуская меня.
Поднеся тыльную сторону ладони ко рту, я вытираю его со своих губ, глядя ему в глаза, чтобы он видел отвращение в моем выражении.
— После всего, что ты сделал со мной, — начинаю я, гнев, печаль и разочарование смешиваются вместе и поднимаются на поверхность, — у тебя хватает наглости забирать меня со свадьбы, угрожать мне написать мое чертово имя на чертовом куске бумаги, — я дышу, задыхаясь, — который, кстати, ничего для меня не значит, — я тяжело дышу, мои губы кривятся от отвращения, — и теперь ты хочешь, чтобы я просто поцеловала тебя? Как будто последние три месяца ничего не было? Как будто ты не разбил мое сердце и не оставил меня истекать кровью — в прямом и переносном смысле?
Он вздрагивает, впервые реагируя на мои слова. Но я не могу остановиться. Больше не могу. Слезы разочарования грозят вырваться на поверхность, пока я продолжаю говорить.
— Ты уничтожил меня, Влад. У тебя нет никакого права возвращаться в мою жизнь, как будто ничего не было. Притворяться, что ничего не произошло. А потом ожидать, что я буду вести себя как ни в чем не бывало. Что, черт возьми, с тобой не так? — я кричу на него, все
— После всего, через что я прошла… ты не имеешь права, — говорю я ему, закрывая глаза и делая глубокий вдох.
Я не хочу сломаться перед ним, как бы он меня ни разозлил. Я не хочу показывать ему свою слабость или то, что он — моя слабость.
Влад даже не отвечает. Он просто смотрит на меня, выражение его лица закрыто.
Не в силах вынести еще одно мгновение в его присутствии, я решаю уйти.
— Ты была беременна, — наконец говорит он, и его слова возобновляют мою боль.
Была…
— Да, — отвечаю я, стараясь, чтобы мой голос не выдал меня. Из всех вещей, о которых он мог бы подумать, он должен был затронуть именно эту. Так вот почему он вернулся в мою жизнь? Чтобы спросить о ребенке? Может быть, принести неискренние извинения?
Но почему его это вообще должно волновать?
— Он был моим? — спрашивает он, его вопрос шокирует меня до глубины души. Я поворачиваю голову, и мои глаза встречаются с его глазами.
И Боже… он действительно думает…
Что-то обрывается во мне, когда я понимаю, что в его воображении я просто перепрыгнула с одной кровати на другую. Неужели он действительно так мало думает о моей любви?
Но он думает.
Смех грозит перелиться через край, когда меня осеняет.
Нежеланная… конечно, я готова трахнуть кого угодно ради внимания. Разве не на это он намекал с самого начала?
Мои кулаки сжимаются, и у меня возникает внезапное желание причинить ему боль — хотя я сомневаюсь, что ему будет до этого дело. Я просто хочу стереть ухмылку с его лица раз и навсегда. Если я не могу задеть его чувства, то я могу хотя бы задеть его гордость.
Поэтому я отвечаю на его вопрос.
— Я не знаю, — лгу я, сдерживая свое выражение лица. Я могла бы легко сказать «нет», но тогда он мог бы понять, что я блефую. Нет, это должно глубже задеть его самолюбие и заставить его задуматься, как давно после него я обратилась к другому.
Его челюсть сжимается, глаз дергается, когда он обращает на меня свой смертоносный взгляд.
— Ты трахалась с ним? — слова грубые, с них капает жестокость, когда он делает шаг ко мне.
Я не отступаю. Я поднимаю подбородок, смело встречаю его взгляд, чтобы показать ему, что он меня не пугает.
— Почему тебя это волнует? — я бросаю вопрос, стараясь казаться как можно более бесстрастной.
— Ты. Трахала. Его? — скрипит он зубами, его тело уже теснит мое, когда он толкает меня к стене.
— Нет, — отвечаю я, сохраняя зрительный контакт, наслаждаясь тем, как облегчение заливает его черты, прежде чем продолжить, желая скрутить его изнутри и сделать ему больно, как мне, — я занималась с ним любовью. Не то чтобы ты знал, что это значит, — я одариваю его блестящей улыбкой, играя в его игру. Наклонившись вперед, чтобы прошептать ему на ухо, я добавляю, — Он поклонялся моему телу и занимался со мной сладкой любовью. Он показал мне, что это не обязательно должно быть больно. А когда это происходит, то боль приносит только удовольствие.