Морально противоречивый
Шрифт:
— Зачем ты все это делаешь? Чего ты пытаешься добиться?
Он делает глубокий вдох, звучащий почти как поражение.
— Я знаю, то, что я сделал с тобой, не заслуживает прощения. Я знаю это, — он делает паузу, его брови сходятся в хмурую линию. — Но я не могу сделать это без тебя, Сиси. Я думал, что смогу. Я думал, что тебе будет лучше без меня. Черт, да тебе, наверное, лучше без меня. Но я такой эгоистичный ублюдок, что не могу отпустить тебя, — говорит он, его грубый голос посылает мурашки по моей спине.
— Что ты пытаешься сказать, Влад? Помоги
— Сиси… — простонал он, низко склонив голову.
— Ты знаешь, что я не равнодушна к тебе, Влад. Но в то же время, я не знаю, могу ли я доверять тебе. Однажды ты отбросил меня в сторону. Кто сказал, что ты не сделаешь это снова? — я высказала свое крайнее беспокойство. — Ты подходишь ко всему с логической точки зрения. Что, если в следующий раз ты логически решишь, что я опять помеха? Я не могу делать это каждый раз. Я не могу просто ждать, пока твое настроение изменится.
— Сиси, в тебе нет ничего логичного. Ничто из того, что я когда-либо делал, когда дело касалось тебя, не было логичным. Я знаю, что я облажался. Черт, я знаю, что был самой большой задницей, да еще и причинил тебе физическую боль. Но, пожалуйста, дай мне еще один шанс доказать тебе, что я не имел в виду то, что сказал. Что ты действительно самый важный человек для меня, — он поднимает свою ладонь вверх, берет мою и сжимает ее.
— Без тебя я сам не свой, — признается он, — Я знаю, это звучит странно. Черт, даже для моих ушей это звучит нелепо. Я провел тридцать лет, прекрасно обходясь без тебя, но теперь я понял, что не был в порядке. — Он закрывает глаза, делая глубокий вдох. — Мне понадобилось меньше дня, чтобы понять, что без тебя меня больше нет, — он наклоняется вперед, сокращая расстояние между нами, — нет Влада без Сиси, — шепчет он, его дыхание касается моей щеки, — но я был слишком напуган самим собой и тем, что я мог сделать с тобой.
Я теряюсь в его глазах. Его слова никогда не были такими мягкими или пропитанными эмоциями, как сейчас. Даже зная, что он не может чувствовать, в них столько чувств.
И я колеблюсь.
— Черт, Сиси, — он опускает лоб, упираясь им в мое плечо.
Я не шевелюсь, его неровное дыхание только заставляет мое сердце биться быстрее.
— Я был так осторожен, — шепчет он, — я хотел, чтобы у тебя был идеальный первый раз, — говорит он, снова удивляя меня.
Я просто слушаю, зная, что это редкий момент для него.
— Я был так осторожен, чтобы не причинить тебе боли. И что же я сделал? — горько усмехается он. — Я лишил тебя девственности, как гребаный зверь. Я…, — он прерывается, с его губ срывается тихий звук. — Я не думаю, что когда-нибудь смогу простить себя за ту боль, которую причинил тебе.
— Влад… — Я прервалась.
— Даже зная это, я ничего не могу с собой поделать. Я знаю, что прошу многого, но я могу только пообещать, что проведу остаток своей жизни, пытаясь искупить свою вину. Просто, пожалуйста, дай мне еще один шанс.
Я не
Я никогда не переставала.
И его слова сейчас как бальзам на мое избитое сердце.
Но насколько я могу верить?
— Я не знаю как, — правдиво отвечаю я, мой голос мягкий и ровный. — Я не знаю как, Влад, — повторяю я, поднимая руку, чтобы вытереть слезу с глаза. — Ты знаешь, что я выросла в Сакре-Кёр, — начинаю я, слегка дрожа от нахлынувших воспоминаний.
Он немного отступает назад, его глаза все еще смотрят на меня, ожидая продолжения.
— Это было не очень приятно, — признаю я, но неприятно — это мягко сказано. — Я была изгоем, делала все возможное, чтобы выжить. Честно говоря, я была просто ребенком, который искал кого-то, кто бы меня любил, но вместо этого я нашла только ненависть.
Я складываю руки на коленях, сжимая их вместе, когда вспоминаю издевательства, которые я терпела несколько лет подряд.
— Но мое пребывание там сделало меня тем, кто я есть сегодня. Оно дало мне мои страхи и мои мечты. И из-за этого я не знаю, как продолжать. Я не знаю, как простить тебя, — шепчу я, вытирая слезы с глаз.
Не раздумывая ни секунды, я встаю, дрожащими руками расстёгивая платье. Он смотрит на меня страдальческими глазами, все его тело напряжено, как будто он не смеет сделать неверный шаг.
Прежде чем потерять мужество, я сбрасываю платье на пол, оставаясь в одних трусиках. Я должна показать ему правду — заставить его понять, почему.
— Мне было пять лет, когда у меня появился этот шрам, — я показываю на уродливую линию, проходящую через локоть. — Я убегала от каких-то детей, которые обзывали меня проклятой, — я сглотнула, воспоминания все еще болезненны, — и дьявольским отродьем.
— Кто-то подставил мне подножку, и я упала. Мой локоть был рассечен, но они все равно не остановились. Я лежала на земле, истекая кровью и плача от боли, а они только и делали, что смеялись надо мной. Смеялись, что я заслужила это, потому что именно этого заслуживают проклятые люди — боли. Монахини были не лучше. Я должна была получить немедленную помощь для лечения моей раны, но вместо этого меня наказали за то, что я бегала, — мое дыхание сбивается, когда я вспоминаю это конкретное наказание.
— Меня заперли в темной комнате на два дня. Два дня мой локоть адски болел, и никто не подумал помочь мне или хотя бы поинтересоваться моим состоянием. В конце концов, рана закрылась сама собой, но поскольку ее никогда не чистили, она закрылась с несколькими камешками внутри. У меня было несколько приступов инфекции, пока мать-настоятельница не решила, что я должна наконец обратиться к врачу. Но даже тогда, ты знаешь, что они сделали? Мать настоятельница сказала, что мне не нужна анестезия, когда они разрезали мою кожу, чтобы удалить камешки, что они не должны тратить драгоценные ресурсы на непослушного ребенка.