Моральное животное
Шрифт:
Шестью годами позже, когда исследования Дарвина на борту «Бигля» обозначили повышение его высоты, Фокс остро почувствовал новую асимметрию в их дружбе. Внезапно именно он стал извиняться за «унылость» его письма, именно он теперь подчеркивает, что "вы весь день не выходите из моих мыслей", именно он просит почты. "Я так давно не видел вашего почерка, что не могу выразить вам удовольствие видеть его. Я чувствую, однако, что ваше время дорого, а моё ничего не стоит, и в этом большая разница". Это смещение баланса привязанности — нормальная особенность дружбы в моменты резких изменений статуса, так как контракт
Любящий Ловелл
Во время плавания наставник Дарвина Хенслоу оставался его главным связным с Британской наукой. Геологические сообщения, которые произвели такое впечатление на Седжвика, были извлечениями из писем Дарвина к Хенслоу, которые он счёл себя обязанным предать гласности. Именно к Хенслоу Дарвин написал ближе к концу рейса, прося его подготовить почву для его членства в Геологическом Обществе. И письма Дарвина неизменно не оставляли сомнений в его лояльности: "мой Президент и Мастер". Когда «Бигль» пришвартовался, Дарвин прибыл в Шрусбери и написал: "Мой дорогой Хенслоу, я бесконечно долго не видел вас; вы были для меня лучшим другом, какие когда-либо бывают на свете".
Но дни Хенслоу, как главного наставника, были сочтены. На борту «Бигля» Дарвин прочёл (по совету Хенслоу) "Принципы геологии", написанные Чарльзом Ловеллом (Lyell). Там Ловелл защищал очень дискуссионную теорию, выдвинутую ранее Джеймсом Хаттоном, о том, что геологические формации — главным образом продукт постепенной, длительной эрозии и разрушения, в противоположность катастрофическим событиям, типа наводнений. (Катастрофическая версия естествознания завоевала расположение духовенства, так как она неявно предполагала божественные вмешательства). Работая на «Бигле», Дарвин нашёл свидетельства, что, например, побережье Чили незначительно поднялось с 1822 года, что явно поддерживало представления градуалистов (сторонников постепенности), и он скоро стал называть себя "усердным учеником" Ловелла.
Джон Боулби не находит ничего удивительного в том, что Ловелл стал главным адвокатом Дарвина и образцом для подражания, "их сотрудничество в защите общих геологических принципов послужило основанием, которого недоставало в отношениях Дарвина с Хенслоу". Как мы видели, наличие общих интересов часто является мотором дружбы, очевидно по эволюционным причинам. Раз уж Дарвин подтвердил взгляды Ловелла на геологию, оба мужских статуса будут теперь повышаться или падать в единой судьбе.
Однако взаимно альтруистическая связь между Ловеллом и Дарвином была обусловлена больше, чем простой "общностью интересов". Каждый из них выложил свои собственные активы на стол. Дарвин принес горы новых доказательств тех взглядов, с которыми была неразрывно связана репутация Ловелла. Ловелл, помимо обеспечения прочной теоретической опоры, на которой Дарвин мог строить свои исследования, выложил руководство и социальное покровительство, чем наставники и полезны. Через несколько недель после возвращения «Бигля» Ловелл пригласил Дарвин на обед, мудро рекомендуя ему не терять времени, и уверил его, что как только появится вакансия в элитном Атанеум-клубе, он сможет
Хотя Дарвин мог время от времени бывать бесстрастным и циничным исследователем человеческих мотиваций, он выглядел глухим к прагматической стороне интересов Ловелла. "Среди больших научных мужей, никто не был столь дружелюбен и добр, как Ловелл", — написал он Фоксу через месяц после своего возвращения: "Вы не можете себе представить, как добродушно он принял участие во всех мои планах". Какой хороший человек!
Ещё раз напомню, что корыстному поведению не нужны сознательные вычисления. В 1950-х социальные психологи показали, что нам склонны нравиться люди, если чувствуем, что можем на них влиять. И эта склонность тем сильнее, чем выше их статус. Не требуется сознательно думать, что "если я могу влиять на него, у меня будет полный дом добра, так что я должен лелеять эту дружбу", или: "Его согласие будет особенно полезно, если у него высокий статус". Еще раз — естественный отбор уже сделал эти «размышления».
Конечно, люди могут суммировать такие «размышления» с рассуждениями уже сознательными. Конечно, должно было быть определённое понимание, как Ловеллом, так и Дарвином полезности друг друга. Но в то же время они, конечно, ощущали подоснову крепкого и искреннего дружелюбия. Вероятно, так оно и было, ибо Дарвин написал Ловеллу, что "мне доставляет величайшее удовольствие писать или говорить о геологии в вами". И Дарвин был без сомнения искренне очарован "добродушнейшим стилем", в котором Ловелл давал ему указания, и "почти без вопросов".
Дарвин был, вероятно, столь же искренен и несколькими десятилетиями позже, когда он жаловался, что Ловелл "обожал общество, особенно выдающихся и высокопоставленных людей; и это его преувеличенное внимание к положению человека в мире казалось мне его главным недостатком". Но это было уже после того, как Дарвин, будучи всемирно известным, обрёл некоторые (скажем так) перспективы. До этого Дарвин был слишком ослеплён собственным положением Ловелла в мире, чтобы обращать много внимания на его недостатки.
Снова о промедлении Дарвина
Мы видели, как Дарвин провёл эти два десятилетия после своего возвращения в Англию: открытие естественного отбора и затем выполнение ряда дополняющих работ, полностью раскрывающих его. Мы также рассмотрели несколько теорий насчёт этой задержки. Эволюционный подход к промедлению Дарвина, в действительности, не альтернатива существующим теориям, но, скорее, фон для них. Начнём с того, что в эволюционной психологии вырисовываются две силы, терзавшие Дарвина: одна влекла его к публикации, другая отвращала.
Первая — врождённая любовь к признанию, любовь, которая Дарвину не была чужда. Один из путей к признанию — авторство революционной теории.
Но что, если теория будет ошибочно революционна? Что, если её резко отклонят, отклонят, как угрозу самому устройству общества? В таком случае (а в таких случаях Дарвин обычно останавливался) наша эволюционная история повлияет против публикации. Во все века громкая поддержка сильно непопулярных взглядов, особенно, когда они антагонистичны власть имущим, вряд ли влекла генетическое вознаграждение.