Моральный патруль. ОбличениеЪ
Шрифт:
Ваша шпага – философия жизни; неблагородная рука, если коснется эфеса вашей шпаги, всенепременно отвалится, как отваливается пиявка, насосавшаяся крови.
Всё, что я вам говорю – от величайшего уважения к вашему благородству и умению держать себя в руках, как, и положено эстету с большим опытом моральных сражений в будуарах.
Вы спасли меня граф, спасли от бесчестья, а ведь я стояла одной ногой в могиле поэта Пушкина.
Да, долг благородного кабальеро – не замечать оплошностей дамы, её дурного вида: бигудей, войлочных туфель.
Но вы не благородный (граф
Если бы вы не отметили позор моих войлочных туфель и бигудей, то я бы пребывала в неведенье и в дальнейшем, служила бы дурным примером подрастающему поколению моих многочисленных детей – они временно на даче у бабушки, потому что мешают принимать в будуаре кловунов-культуристов.
Поучительной притчей о ночных благородствах и быстрых одеваниях морально устойчивых девиц и женщин – басни Эзопа отдыхают – вы привели меня в Мир прекрасного – так Маленький Принц за руку приводит в свою опочивальню толстую балерину.
Дайте же мне шанс, гренадёр, не называю вас Королём, потому что видно вы – супер гренадерский король волшебник великолепный.
Под подушку я положу флейту, под кровать задвину тазик с благовонной розовой водой, на столик брошу платье с оборочками, воротничком, рюшечками и шляпку с пером Птицы Счастья — дорогое перо, но дешевле пера птицы Феникс.
Обещаю, что в следующий раз, когда ваша нежная рука дотронется до колокольчика на двери моего дома, я за тридцать одну секунду: выйду из сна, освежусь, приведу волосы в порядок, подмоюсь – извините, – облачусь в бальное платье, впрыгну в туфельки на высоченных мачтовых каблучках, возьму в левую руку книгу стихов Сейнеки, а в правую – миниарфу, и встречу вас с надлежащими почестями и скромностью, пусть далекой от скромности благородных, оттого, что окончили Институт благородных девиц на Гармонии, девИц.
Папа мой винодел… фермер, он выращивает виноград для вина… сока детишкам – так лебедь смеется над рыжим курносым кловуном в красной шляпке.
На праздник урожая я закатала юбку, вымыла ноги мылом «Дон Труссарди», прыгнула в чан с виноградом и давила, давила ягоды, свежие, как улитки в прачечной.
Красный сок стекал из-под моих ног, и я думала, что соку наплевать на тех, кто в нём, он заботится о соке земли.
За рекой раздался грохот, затем звон, и – О! Чудо! На белом Коне из рощи вскоре появился Принц – красный с золотом плащ, камизелька, кокетливая шляпка с пером, белые панталоны с розовыми кружавчиками, туфельки алого бархата с желтыми ленточками – сразу видно – благородный.
Я не верила в благородство; в детском садике разбила ночную вазу из хрусталя, и добрые воспитатели перекинулись из зайчиков и лисичек в вампиров и медведей – пинали меня, били, лепетали, что я разбила не просто ночную вазу, а — драгоценный горшок Олимпийского восторга.
Проклинали моего отца, мою мать – по делу проклинали, что они родили разрушительницу.
Я молчала, затем разразилась потоком слов – никто ничего не понял, потому что я разговаривала на древнем вымершем языке –
Вера в благородство после разбитой ночной вазы у меня притухла осенним костром под хвостом паса, но, когда я увидела Принца, то красный сок фонтаном вылетел из-под пяток.
Я уже верила, что выйду замуж за этого Принца, и коня возьму впридачу, буду купать его в ледяной воде, в проруби.
Но вдруг, на мою беду из зарослей сахарного тростника сначала выплыло перо, затем – шляпа, а потом всё остальное – художник в полосатых гетрах, с фюрерскими усиками, в зеленом камзоле то ли гея, то ли – гнома, и в белых принцевских панталонах.
Сходство некоторых одежд Принца на Белом коне и художника поразило меня до глупого шага – я прыгнула в объятия Принца, но промахнулась, поскользнулась на банановой кожуре – ужасные макаки за собой не убирают ошкурки, – пролетела мимо Принца и белого авансом коня, под строгим взглядом батюшки белой грушей упала в руки художника.
Что ж делать – пришлось брать в мужья художника, если я честь потеряла, когда к нему на руки взлетела.
Птицы летают, а я не птица, поэтому — взлетела, но больно упала, и до сих пор падаю – ягодицы в синяках, и даже не задают мне ягодицы вопрос: «Почему я с ними жестокая?»
Жестокость не всегда – дурное чувство – три рубля по цене четырех.
Маленькая я, когда из школы шла с подружками, лет семь нам – чудо увидела дивное, даже леопардовую шубку на голову накинула, чтобы если и увидит меня острослов, то подумает, что – тигр.
На велосипеде красовался мальчик Кихот, потомок английских сталелитейщиков, красивый – до бунта на корабле.
Кихот то на раму встанет и едет стоя, то слова красивые говорит небесам будто, но мы знаем – на нас нацелены пиками слова.
Двадцать копеек через дыру в кармане выронил, но не поднял, гордый, как продавщица тюльпанов.
Подъехал красиво к нам, улыбнулся, улыбка добрая, но с оттенками нетерпения – так во время бесчеловечного акта купли-продажи рабов улыбается полицейский.
Мы сомлели, я даже прикрикнула на замшелую старуху, назвала её продажной катушкой – почему катушка – до сих пор думаю, золотым гвоздём в мозгу сидит определение.
Вдруг, с Олимпа, с величия своей красоты Кихот оступается и падает промежностью на велосипедную раму, да ещё крюк на ней ржавый для китов.
Мы - девушки приличные - сразу выразили Кихоту своё соболезнование – знали бы, так и не подлизывались к бесполому, как соломенное чучело, существу.
Кихот проникся, приложил руку к сердцу, смотрит мимо нас в пустоту и в пустоте видит что-то своё, страшное, потому что глаза у него наливаются синевой, а из ноздрей пар серный валит.
«Больно, Кихот?! – я спросила, потому что полагала себя феей цветочницей, дарительницей зубов.
Зубная фея собирает зубы, а фея цветочница зубы раздаривает, вплоть до физической гибели родных и близких.