Моран дивий. Стезя
Шрифт:
Из тёмной тучки-недомерка, зависшей над крышами и едва прикрывшей Большую Медведицу, брызнуло горячими каплями. Я коротко приложился к бутылке.
– Я тоже не желал вам зла, Леся, но... Знаешь, я часто вспоминаю ту встречу в лесу с морой. Ведь ты тогда увела меня оттуда не за просто так. Чем ты обещала заплатить? Меня столько лет мучает этот вопрос.
– Да ничем. Ты знаешь, - бодро сообщила она, - мора давно забыла обо мне. У неё полно должников поинтереснее. А с меня - что взять? Кроме двоек по логике и философии...
Я смотрел на её лёгкий профиль с упавшей на лоб чёлкой. На то, как
Так о чём мы говорим? Ах, да.
– Леся, не надо хорохориться. Я же помню, как на совете тётка Наталья сказала, что море была нужна ты. И сама мора говорила, что использовала меня, чтобы тебя заманить. Зачем ты ей, Леся?
В моей памяти ржавыми часовыми колёсиками вращались подзабытые слова давнишнего разговора на тропинке колдовского леса. Я замер с поднятой бутылкой, боясь вспугнуть неожиданно всплывшую в голове фразу.
– Хотя...
– Что?
– встрепенулась Леся, обдумывающая, наверное, как ответить на мой последний вопрос.
– Ты знаешь, она ещё кое-что говорила. До того, как ты пришла. Она сказала: как ты смог преодолеть ворота Морана? Вот что она сказала. И у меня создалось тогда впечатление, что я сам, без спросу вторгся в её владения. Она сказала: ты не страж и не охотник. Как же ты прошёл? Потом появилась ты, и она стала разыгрывать совсем другой сценарий.
– Это надо обдумать, - тихо сказала Леся, глядя на меня во все глаза.
– Потом. Когда не будет в голове шуметь коньяк...
Её лицо было так близко от моего. Так близко были её красивые губы. Я наклонился к ним, и она не отодвинулась.
Небо кружилось над нами, а дождик моросил на лица и плечи, с шипением испаряясь с горячей кожи. И поцелуи наши были бесконечными, как космос. И не было на свете больше ничего, кроме её запаха, её тела под моими руками, её губ и её глаз, в которых отражалась луна...
* * *
После той ночи на крыше, где мы целовались как сумасшедшие, а потом просто заснули в обнимку, уткнувшись друг в друга носами, - я ходил словно чумной. Несколько дней не мог понять, что со мной происходит. Мы не виделись в это время, только перезванивались по вечерам, болтая часами. Потом сходили пару раз в кино, поужинали вместе, посетили чей-то день рождения...
Наши встречи заканчивались поцелуями у Леськиного подъезда, всего лишь. Может, она ждала от меня большего? Но я пребывал словно в ступоре. И целиком был поглощен новыми, необычными для себя переживаниями. Даже держась с ней за руки в полумраке кинотеатра, я чувствовал безмерную близость с гаммой затапливающих меня чувств и ощущений. Я наслаждался ими, я их смаковал. Я удивлялся им - новым и прекрасным. Нельзя сказать, что раньше я никогда не влюблялся, но переживаемое мной теперь было ни на что не похоже.
– Лесенька...
– бормотал я себе под нос вдруг во время работы, или по дороге домой, или во время телефонного разговора с домашними.
Я ругал себя влюблённым идиотом, понимая, что надо взять себя в руки и встать на путь выздоровления. Как? Может, переспать с ней, наконец?
Леся пришла сама. А утром я попросил её остаться. Ночь не вылечила меня, а только добавила в кровь сладкого дурмана. Эта ночь стала для меня квинтэссенцией абсолютного наслаждения - физического и эмоционального, абсолютного растворения двух человек друг в друге, невероятного ощущения жизни. Потом были другие ночи и дни, слившиеся для меня в одно непроходящее ощущение безоблачного счастья. Отведённое нам время я жил так полно, чувствовал так остро, как никогда более. Никогда более я не доставал до звёзд. Никогда более я не летал. Мне было дано это время, чтобы потом всю жизнь тщетно надеяться его повторить. И с отчаянием понимать, что оно не повторится никогда.
Тим уехал где-то через месяц после нашей встречи. Мы с ним больше не виделись, он гостил с маленькой дочкой у родных в Юрзовке. Дашка смылась в столицу гораздо раньше. Как всамделишная "ма-а-асквичка", она тяготилась деревенской жизнью и от всей своей недалёкой души презирала провинциалов. Перед отъездом Тим мне позвонил.
– Я слышал, у тебя новый роман?
Я промолчал.
– Послушай, я знаю, как потребительски ты относишься к женщинам. Я не хочу для своей сестры участи попользованной и брошенной, что всегда происходило с твоими пассиями. С ней так нельзя.
– Кто бы говорил, моралист хренов. Сам-то ты женщинами никогда не пользовался? Дашкой, например? Или это только с твоей сестрой поступать так нельзя, а с другими можно?
– Я набью тебе морду, - медленно процедил он.
– На здоровье.
Тим помолчал, пытаясь, видимо, справиться с эмоциями.
– Ты не знаешь всего. Вам не надо встречаться.
– Что так?
– Спроси у неё. Пусть сама объясняет. Я не буду лезть.
"Ты уже влез!" - хотелось ему сказать, но вместо этого я просто нажал кнопку сброса.
А ещё через неделю ко мне на работу заявилась Ася.
"Вот, пожалуйста, ещё один не отданный долг", - скривился я при виде её настороженного лица. Я молча кивнул ей и повёл за мастерскую, где слесаря оборудовали себе под липой скамеечку и консервную банку для окурков, дабы интересно и познавательно проводить время в ожидании пендаля от возмущённого их безделием начальства, а именно: курить и, матерясь, рассуждать о глобальной политике. Сейчас там, слава богу, никого не было.
– Дима, ты не звонишь и не отвечаешь на звонки уже больше месяца. Что происходит?
Я молчал, с интересом разглядывая муравьиную дорожку к оброненной кем-то ириске. Ася помялась и присела рядом со мной на скамейку.
– Нетрудно догадаться, конечно, - сказала она.
– Если мужчина не звонит, это не значит, что он заболел, или стесняется, или его похитили инопланетяне. Он просто не хочет звонить. Так?
– Ты умница. Всё понимаешь.
– Нет, я дура, - в голосе Аси слышалась горечь.
– Была бы я умницей, я не связалась бы с тобой, не терпела бы твоё пренебрежение столько времени. И не пришла бы сейчас. Я знаю, что ты встречаешься с девушкой.