Моран дивий. Стезя
Шрифт:
Рыжик мотнул головой, фыркнул недовольно и рванул к Юрзовке, впечатывая копытами в мягкую землю мёртвую полынь.
Первый месяц Семёныч гонял меня на тренировки с молодняком. Потом, оценив моё физическое превосходство и навыки фехтования, всё-таки определил к действующим стражам. Люди здесь были разные. И по-разному относились к поддержанию своей боевоей формы. Кто-то занимался упорно и методично, отрабатывая движения, скорость реакции, не избегая синяков в рукопашной; кто-то появлялся пару раз в неделю, отбывал повинность с печатью обреченной усталости на лице, словно ленинский субботник, и торопился смыться по своим делам. Ни те, ни другие не были мне ни примером, ни ориентиром - у меня был свой график, который, как я понял уже позднее, мало кто выдержал бы -
После обеда я снова брал в руки деревянный двуруч, снова напяливал на себя опостылевшую бригандину и отправлялся на растерзание к Семёнычу. На своём базу мой нынешний сенсей давал мастер-класс, подмечая мои ошибки, указывая на промахи, растолковывая нюансы.
– Удар - правая нога, удар - левая нога, - дирижировал он, - шагай, болван, не маши без толку деревяшкой своей! Из положения справа сверху... Выходи в поворот... Легче, не теряй равновесия. Да не тягай ты меч, словно дубину! Постарайся не уходить за ударом в инерцию. Тормози её мышцами - зря что ли у Седзиро ты за лето весь двор перекопал. Ещё раз - стоп! Ещё раз... Легче! Ты заваливаешься за ним! Следи за корпусом. Ещё раз... Да етить твою колотить! Запомни, чурбан, - меч - это не дрын, а бабочка! ОН летать должен в твоих руках, а не ты за ним! Давай змейку... разворот... удар... Сделай удар яблоком снизу под челюсть. Плохо. Ещё раз. Следи за ногами. Сделай медленнее. Ещё раз - стоп! Понял где ошибка? Смотри...
– Давай сначала: блокируешь - отвечаешь, блокируешь - отвечаешь, блокируешь - слева теперь - отвечаешь. Сто раз сделай. С каждой стороны. Пойду чай пока допью...
– Запомни: фехтование - это не выкрутасы с пируэтами киношными, это сила и скорость реакции. Отрабатывай скорость! Ты очень медленно переходишь от парирования к удару. Скорее... Ещё скорее... Резче! Твою мать! Да что ж за сиськомятенье!
– Тяни руку! Вытягивай, сказал, на всю длину, паралитик! Не дотянешься до противника, если возле своего носа будешь размахивать. Отрабатывай широкий удар. Сто раз. С каждой стороны. Поехали. Плохо. Очень медленно. Чему только вас, двоечников, самураи учат?..
– Атакуй меня. Так, хорошо. Ещё раз, быстрее. Ещё быстрее. Давай угрозу сверху и с разворота удар по ногам. Кружись шибче, балерина! А то противник со смеху умрёт, наблюдая твои хореографические потуги...
– Совсем хреново сегодня, студент. Не доспал? Или не доел? Что? Не в форме? Не в форме будешь, когда башки лишишься из-за лени своей! Думаешь, мне интересно тут с тобой деревяшками ковыряться в вялом оцепенении? Давай работай змейку с восьмёркой, пока в форму не придёшь. Что? Да, для боя эта хрень не пригодится, не спорю. Для отработки скорости реакции, для техничности - самое то. Давай-давай, не кобенься! Рыжика я сам выгуляю...
Падая вечером на скрипучую кровать, я никак не мог остановить кружение меча перед закрытыми глазами. Он кружился вокруг меня, я кружился с ним, и комната кружилась со мною вместе, проваливаясь в чёрный сон, похожий больше на обморок.
К концу зимы я "игрался" уже настоящим стальным мечом. Правда, тренировочным, незаточенным. И лишь в поединках с Семёнычем. На полигоне мечи разрешались только деревянные, вне зависимости от степени мастерства стража.
С тяжёлой сталью в руке, закованный в крепкую средневековую бригандину из Заморья и современный ХЕМОвский шлем я чувствовал себя недоделанным реконструктором. А вот насколько нелепо в действительности выглядел - а, может, вовсе даже не нелепо, а, напротив, весьма брутально - выяснить не представлялось возможным. Потому как зеркал Семёныч в доме не держал.
– На кой они мне?
– удивился он моему осторожному вопросу.
– Что я, баба, чтобы на себя любоваться?
– Ну, хоть какой-то осколок нужен в доме, чтобы бриться, например!
– недоумевал я.
– Не брейся, - пожал плечами хозяин холостяцкой берлоги.
Ну
В общем, видок, чую, у меня стал знатный. Не удивительно, что Тим, начавший в марте потихоньку возвращаться к общим тренировкам и появляться на полигоне, признал меня не сразу. А признав, удивлённо вскинул брови и отвесил ироничный поклон издалека. Он ткнул под рёбра деревянным бастардом засмотревшегося на поединщиков стража и затеял с ним дурашливую возню на мечах. Между нами, демонстрировал он, холод и отчуждённость - вот и всё, что осталось от болезненной полудружбы. Ну, нет и не надо. Мне уже всё равно. Переживания по этому поводу себя исчерпали. Да и пути наши всё равно расходятся. Надеюсь, друг Тимоха, мы вскоре расстанемся навсегда и вряд ли пересечёмся снова. Жаль только, что расстанемся именно так.
VI
В лесу ещё лежал залубенелый снег, похожий на запёкшуюся кровяную корку раны. Грязно-белый, ноздреватый, присыпанный сосновой шелухой. Своим поздним, уже угасающим свечением он развеивал дремучую тьму, царящую под густым покровом могучих крон, надёжно отгораживающих бредущих внизу людей от голубого апрельского неба.
В полумраке чащи трудно было судить о времени и погоде за пределами леса: тихо и стыло, рассеянный свет одинаково скуден что поутру, что в полдень. Лес тихо дышал. Дышал мягкой падью с проблесками зелёного бархата мха; дышал укутанными в этот же бархат гигантскими морщинистыми стволами деревьев, раскинувшими вокруг, словно охотясь, змеящиеся, вздыбливающие почву мощные корни; дышал буреломом и плетями ещё не оживших после зимы ползучих растений, развешанных на ветвях, словно бельё для просушки. Сухие лианы вьюнов задумчиво плыли в пространстве словно воздушная паутина осени, ласкаясь к проходящим, цепляясь за одежду и волосы и отпуская их легко, пощёлкивая, щекоча кожу и перешёптываясь с лесом...
Мы были в Моране.
Впервые я оказался так глубоко в лесу - и мне было не по себе, чего уж скрывать. Меня не оставляло ощущение нахождения в теле живого существа - внутри его мягкой, влажной, душной сущности. Вспомнился почему-то давно забытый первый сон, навеянный Мораном. Сейчас я видел наяву картины, нарисованные мне тогда изменённым сознанием: та же чаща, то же ощущение поглощения, растворения - как обратный процесс зарождения - не формирование из материи, а растворение в материю, обволакивающую меня со всех сторон, срастающуюся со мной.
За те трое суток, на протяжении которых наш отряд двигался по лесу, мне казалось порой - я перестаю ощущать себя самого. Я видел нас со стороны - маленьких нелепых козявок, пробирающихся сквозь грядку петрушки, которую они считали дремучей чащей. В эти моменты, абстрагируясь от собственных чувств, мыслей, ощущений, я был над, под, вне - я был абсолютное всё, плотно заполняющее собой тесную вселенную. Потом морок исчезал, возвращалось ощущение земного, ощущение тела с его усталостью, болью в ушибленной ноге, его страхами и физиологическими потребностями. И с холодной испариной на спине, выступающей от ужаса непонимания происходящего со мной.
– Привал!
– скомандовал Гришка Коваль. Тот самый - балакучий, язвительный бородач из Совета стражей, неприязнь которого ко мне за прошедшее время нисколько не уменьшилась. Он по-прежнему считал меня занозой в заднице, с которой юрзовские стражи волей магистрата вынуждены мириться. Разговаривал он со мной сквозь зубы и только по необходимости. Его колючий взгляд порой останавливался на мне, и я чувствовал себя под ним очень неуютно. Лучшее, что я мог сделать для налаживания с ним отношений - сдохнуть. И желательно побыстрей. Потому что только в этом случае стражи могли не опасаться ежедневно ожидаемого визита охотников в посёлок. Они придут. Это дело времени. Придут и потребуют голову княжича, а вместе с ней, вполне может статься, прихватят ещё несколько. Пока моры маскируют моё присутствие, отводят глаза, путают следы. Но вечно это продолжаться не может. Охотники не дураки, надолго этой каруселью их не отвлечёшь.