Море согласия
Шрифт:
Письмо он отдал Ермолову. Командующий, прочитав, усмехнулся: «Значит, и ты?». Но тут же е одобрением высказал, что и сам пошлет ходатайство Волконскому, напишет ему, что Муравьев необходим для командования полком. Николай Николаевич возрадовался: командующий не чинил никаких препятствий и даже одобрял задуманное. Муравьев сообщил обо всем Устимовичу и Верховскому. Те заранее поздравили своего друга с успешным решением дела. После этого, считая часы и дни, проводя время в составлении записки о поездке, Муравьев больше месяца сидел дома.
Сидел он за бумагами обычно до
Только в конце апреля Муравьева, наконец-то, вызвали отчитаться о поездке.
В кабинете, кроме командующего и начштаба, присутствовали свитские офицеры и два азиата: оба в тюбетейках. Как только Муравьев вошел, один из них привстал с дивана, отвесил поклон и выговорил с улыбкой: — Салам-алейкум, Мурад-бек.
Муравьев сразу догадался, что перед ним хивинцы, но в лицо не узнал их. Оба гостя заявили, что видели его во дворце Мухаммед-Рахим-хана. Николай Николаевич еще раз посмотрел на обоих и подумал: сколько их промелькнуло в глазах в ту пору — разве упомнишь. — Нет, не помню, — сказал он.
— Да и не беда, — подхватил Ермолов. — Люди эти, Николай Николаевич, присланы мне генералом Эссеном. Через их посредство можно, еще разок попытаться поговорить с хивинским ханом.
— Есть ли смысл, Алексей Петрович?
— Раз говорю, значит, есть. Два этих бабая специально схвачены на Оренбургской линии по моей просьбе. Иначе ведь с хивинским владыкой и не поговоришь. Вот послушай, что они толкуют о древней реке. Как ее... Акгам, что ли?
— Актам и Аджаиб — два рукава, кои впадали в Каспий, а основное течение именуется Узбоем, — уточнил Муравьев.
Ермолов кивнул.
— Гости говорят, что река сия прекратила существование недавно. Поговори с ними на сей счет.
Муравьев повел разговор на турецком языке:
— Так когда, уважаемые, перестал течь в Бахр-и-Хазар Узбой?
— С тех пор триста лет прошло, — ответил один из хивинцев.
Другой дополнил:
— Реку занесло песками во времена, когда был ханом Араб-хан-Гаджи — Магомед-Санджар.
— Вы ошибаетесь во времени, — ответил Муравьев и пояснил: — По-моему, они несколько не точны в сроках, Алексей Петрович. Один из персидских историков называет — около 1560 года. Причем, если верить ему, то река была перекрыта. То же говорят и некоторые туркмены. Есть предположение: хивинский хан перекрыл реку, боясь, что по ней в Хиву приведет свои струги Иван Грозный. В ту пору как раз шли большие завоевания
— Вполне возможно, — согласился Ермолов. — Вот и я тоже думаю: нельзя ли по руслу добраться до Хивы?..
— Ну нет, Алексей Петрович... Оно лишь частично заполнено водой, да и то вблизи моря... Дорога в Хиву идет через сплошные пески.
Ермолов подошел к карте, задумавшись, смотрел на белое незакрашенное пространство между Каспием и Амударьей. Не верилось ему, что столь тяжел путь в Хиву.
— Тут у нас, на Кавказе, дороги небось похуже, — грубовато произнес он. — По горам да по ущельям лазим.
— Дорога в Хиву трижды труднее, Алексей Петрович. Притом места дикие, совершенно безжизненные. Мой поход на Балханы ничего утешительного не принес. Балханы — горы голые. Трудновато будет с постройкой укрепления на том берегу. Лес придется везти из России.
Ермолову не понравился ответ Муравьева. Раскурив трубку, он несколько раз подряд затянулся, сказал:
— Ладно, посмотрим... Теперь ознакомь нас, чем богата земля туркменская.
Муравьев с досадой подумал: «Мечтает о походе в Индию, а сам в какой уж раз спрашивает бог знает о чем».
— В бытность мою на Челекене, — монотонно и без интереса заговорил Муравьев, — главным промыслом иомудов была черная нефть. Ежегодно ее вывозится до тридцати тысяч пудов. В основном в Персию.
— Есть ли перспективы увеличения добычи? — спросил доселе молчавший Вельяминов.
— Разумеется. Туркмены не добывают и сотой доли запасов.
— Что еще полезного на острове? — спросил тут же Ермолов, сузив от дыма серые, с красными прожилками глаза.
— Ну, нефтакыл, например, Алексей Петрович... Можно сказать, это нефть в твердом виде. Служит она островитянам для освещения. Прежде ее туркмены вывозили в Хиву и Бухарию, ко нынче торг сей прекратился, по случаю войны в тех местах.
— Много ли этого самого нефтагиля? — искаженно произнес Вельяминов.
— Да уж вестимо много, Иван Александрия. Сколько нефти, столько и нефтакыла.
— Соль, говорят, еще есть? — снова задал вопрос Ермолов.
— Есть и соль, Алексей Петрович, — с некоторой обидой отозвался Муравьев и вдруг не выдержал, сказал: — Смею вас спросить, ваше высокопревосходительство, для чего сей маскарад? Кому нужны сии экономические выкладки?
— Царю, — просто и с величайшей готовностью ответил Ермолов. — На голом песке он крепость не разрешит строить. Суть жизненных явлений, дорогой Николай Николаевич, в том и заключается, что, теряя одно, человек приобретает другое, более ценное.
— Но это же политика чуждая, Алексей Петрович,— усмехнулся Муравьев. — Я. например, считаю свою миссию в Средней Азии более благородной.
— И считай, Николай Николаевич, — заверил Ермолов. — Общество так и смотрит на тебя, как на первооткрывателя. А меня, например, должность моя обязывает ответить на прямой вопрос, поставленный государем: «Что дадут нам Туркмения и Хива?» Вот я и хочу, через посредство твоих познаний, сообщить государю о тех выгодах, кои приобретет Россия на восточном берегу Каспия.