Морена
Шрифт:
– Не чета ты здешним деревенским, – хмыкала каждый раз Яговна, утешая Агату, которую не брали в игры да в хороводы деревенские девушки. Не звали ее и на вечерки.
Знай только Милица и приглашала Агату, да дружбу с ней водила крепкую. И в россказни, что объявилась Яговна старая с младенцем на руках из лесу, да что по ночам к избушке их ветхой то волк приходит, то медведь, а то и кикимору кто-то видел да лешака, не верила Милица и крепко с Агатой дружила.
Не верила во все эти глупости Милица, да и красоте Агатиной не завидовала. Милица сама была красавицей первой. И волосы у нее пшеничные да блестящие
Потому, если уж кого красавицей писаной и считать, так это Милицу. А слова Яговны о зависти других девушек к красоте Агатиной… Что ж, Агата ей внучка. А свое, оно всегда к сердцу ближе да взгляду милее.
Закричала сойка, сидя на сосне, взмахнула крыльями и пролетела над полянкой, по которой Агата с Милицей шли. Подул ветерок, донося запах леса хвойного. И легко стало Агате, радостно на душе. Да лента для березы, что Услад подарил, не хуже весеннего дня внутри все согревает да радостью наполняет.
Закончились зимние дни, ушла и зимняя стужа. Не придет больше злой Карачун с мешком своим бездонным красным, куда зазевавшихся путников сажает, да потом в мир нави утаскивает.
“Карачун, али Кощей, а кто и Чернобогом кличет, – говаривала Яговна, расплетая косы Агаты и расчесывая их костяным гребнем. – В самые темные дни, когда ночь в свои владения вступает да правит, чтобы потом начать убывать, когда само солнце заново рождается, тонка грань между миром и потумирьем. Рвется ткань, открываются те двери, что в другие времена закрыты, впуская в этот мир тех, кого тут быть не должно. Выходит из Нави Карачун, неся холод и стужу темную, непроглядную да колючую, и идет он по миру, собирая дары да подношения. А коли кто не откупится, аль попадается ему идущим по заснеженной тропе домой да на пути встанет, так и сгинет путник неудачливый. Потому как неспроста мешок-то Кащеев красен.
Сгинет там человек, и только последний крик его ветер разнесет над домами, с вьюгой перекликая и заставляя услышавших засомневаться: то ли буря это воет, то ли человеческий крик летит и в избу стучится, говоря, чтобы другие из дома носа не казали. Иначе и их погибель злая ждёт. А ежели кто и высунется, да пойдет посмотреть, то ежели не уйдет ещё с того места Карачун, поджидая дуралея, то и его схватит да в мешок тот кинет, где косточки лежат тех, кто не успел спрятаться. Зол «дед», и мешок его не с подарками вовсе. И вот тогда, чтобы отпугнуть Карачуна-Кощея-Деда, да чтобы предки, из нави вновь явившиеся отогреться могли от холода могильного, разгораются костры в деревнях, да ряженые одеваются, чтобы показать близость весны, отпугнуть зло темное песнями веселыми, да нарядами пестрыми зимнюю стужу прогнать восвояси. Идет коляда. И впереди ряженых вышагивает тот, кто несет мешок красный. Обряжается он «дедом», показывая, что нечего сюда Карачуну-Кощею ходить! Идет тут уже тот, кто дань собирает. И ходят по дворам ряженые, собирая подарки. А тому, кто пожадничает, да в мешок красный из сукна сшитый мало положит даров, али вообще откажет, желают настоящего «деда» встретить. И вот уж как оно так выходит, да только и впрямь в том дворе, кому такого «добра» пожелают, не задастся год. А кто не пожадничает, того и беда стороной обойдет. И веселятся люди, тем самым зло отгоняя и не пуская ко дворам своим”, – рассказывала Яговна.
Да, весела Коляда, да вот только привечать Лелю все теплее и радостнее.
Агата улыбнулась, подходя к красной горке, которая так названа была за то, что самую красивую в этот день горку выбирали да украшали ее, навешивая на деревья, что на ней росли, ленты и бубенцы.
И к Агате все уже привыкли: не гонят, как раньше, в хоровод веселый и звонкий зовут.
Крутятся девушки, поют песни, да смеются.
А парни знай себе, в стороне стоят, да глаз с красавиц не сводят.
А тут и Зоряна показалось. Считалась она первой красавицей. И хоть хороша была Милица, а Зоряна куда как ладнее! Будто лебедь белая. Вот и сегодня выбрали ее Лелей. Прошла она, одетая в белое платье, цветами вышитое да расшитое речным жемчужном, и села на деревянное кресло резное, что на горе поставили. А рядом поставили лавку, куда подарки приносить будут для богини Лели.
– А слышали? Вчера, говорят, от Услада сваты к Зоряне приходили, – хихикнула Любята, стоя недалеко от Агаты, и смотря на подружек своих, что хоровод водить закончили, да теперь стояли, очереди ожидая, чтобы подарки принесенные на скамейку положить, да о самом сокровенном ту попросить.
Глава 4. Горькая любовь…
Милица посмотрела на Агату, а та и вида не подала, что ее слова про сватовство хоть сколь тронули. Мало ли чего болтают! А даже ежели и так, то что с того? Услад ей ничего и не обещал. А мечты девичьи – всего лишь мечты. За них и спросу нет.
И хотя подумала она так, а на душе горько стало, будто схватил кто сердце и сжал его лапой когтистой.
– Завтра, говорят, опять пойдут, – добавила Любята.
И хотя говорила она это подругам, да только косилась все на Агату. Ведь все знали, что Услад-то ей, ведьминой внучке, то воду донести поможет, то стог сена собрать.
Агата же лишь улыбнулась, стараясь выглядеть веселой:
– А я попрошу сегодня, – сказала она Милице, и вроде только ей, да так громко, что те, кто рядом стояли, тоже услышали, – здоровья для бабушки, да чтобы Леля помогла любовь свою встретить. А то все дружбу с парнями вожу. А хочется не милого к душе друга, а чтобы и к сердцу он был близок.
Услышали ее слова девчушки, что, как стайка соек, щебетали. И враз интерес потеряли в Агате. Вот только она слова-то сказала, а сердце, хоть какие слова скажи, не обманешься. Мил ей Услад был. И в тайных девичьих грезах мечталось ей, что к ней в дом придут сваты от него. Хотя умом и понимала – неровня она богатому да красивому парню.
Но то голова, а то сердце! А ему ведь не прикажешь.
Подошла Агата подарок Леле оставить, да, положив его, даже и попросить богиню забыла о том, чего хотела – о здоровье для Яговны, а большего-то ей и не надобно было. И оставив подношение, пошла вниз с пригорка.
А Услад ее словно случайно нагнал:
– А никак тебя сегодня кто водой ледяной обольет? – вроде шутя, а вроде и серьезно спросил он.
– Обольет, женой стану, – пожала Агата плечами, чувствуя, что внутри помимо горькой обиды поднимается злость.
К чему он с ней так? К чему он на коне ее катал да гостинцами с ярмарки и яблоками, пряниками медовыми угощал? К чему ведра носил тяжелые, чтобы она «руки свои белые да тонкие не натрудила». Говорил, что нравится ему любоваться ими, да что смех ее звонкий сердце его радует.
– Вот как, значит? – нахмурился красавец. – И что же, без разницы тебе, кто посватается? – в его голосе послышалось неприятная холодность.
Будто ледяная колодезная вода в жаркий день на горячую кожу попала.