Морена
Шрифт:
…отопри ты сердце лесу… и в руде ответ узнай…
Мысленно повторяла она, борясь со сном.
– …. в руде узнай, – едва прошептала девушка, водя руками по земле.
И сама ведь не заметила, когда сидящей на земле оказалась. Только руку протяни да положи щеку на мягкую матушку – сырую землю. И все волнения уйдут. Ни к чему заботы и тревоги. Так хорошо в забытьи быть, оставить в прошлом все беды и горести…
… в руде узнай…
Навязчиво повторял голос в голове, не давая заснуть, мешая отдаться во власть покоя окончательно.
И тут внутри будто что-то загорелось, забилось, побежало по венам.
И тут же скрылись подруги за дымкой. А вместо них показались две женщины. И до того знакомыми почудились их черты, что Агата пригляделась и узнала в них тетку Злату и соседку ее Грушу.
– Ведьма она, говорю тебе, – шептала тетка Злата своей соседке. – Волосы на голове у нее шевелились. Таташка сама видела, когда мимо их избы проходила дня три назад по вечерней заре. – И Услада она приворожила, притянула к себе. А иначе, отчего ж видный парень за безродной да пришлой ухаживать стал? То ей воду принесет, то гулять потянет.
– Так говорят, – тихо-тихо отвечала ей Груша, опасливо косясь и озираясь по сторонам, как бы кто не услышал, – пропали они. И бабка Яговна и Агатка сама, да Услада домой Влас принёс. Увидал, что парень на траве без памяти лежит недалеко от их дома. А молот кузнечный, что с собой тот прихватил, и вовсе в землю вошел так, что, говорят, коня будут впрягать да тащить! Сами-то никто из мужиков так и не смог достать.
– Туда этим двоим и дорога, – зло сплюнула себе под ноги Злата, – пусть бы и в навь саму провалились, – ядовито прошипела она.
И тут исчезла и деревня, и люди, и все исчезло.
…Руда.. дай… напои….– слышался тихий говор.– Помогу… подскажу…
И Агата поняла, что кто-то незримый просит ее об откупе.
И из последних сил сжала она в руке пояс свой обережный, которым было платье ее подпоясано, и тонкий полумесяц на нем, который ей когда-то Услад выковал, да принёс в подарок. Впился острый край в кожу, кровь выпуская.
Упала капля на траву, впиталась. И тут же со всех сторон послышался шепот.
Кружили вокруг нее, шелестя, словно бабочки крыльями, едва различимые шепотки.
– Шепот, – прошелестели деревья.
– Шепот, – пропела трава.
– Шепот, – послышалось в шуме реки.
– Шепот, – едва проговорила Агата, борясь с засыпающим сознанием из последних сил.
И спал морок, спало наваждение, будто и не засыпала девушка только что. Снова тело силой наполнилось. А лицо стоящего на мосту вновь поменялось. Теперь это был грустный седой старик:
– Проходи, коли угадала, – проговорил он и исчез.
Глава 10. Болотные огни
Пропал незнакомец, а над рекой, со стороны темного леса поднялись вверх огни зеленые, болотные. Яговна часто говорила Агате, когда та в лес собиралась или по вечеру шла за водой к колодцу дальнему, что у самого леса стоял, что ежели увидит огни такие, то чтобы даже и не думала идти за ними.
«Не огни это вовсе, – рассказывала она маленькой Агате, когда укладывала девочку спать.
– А кто же?
Агата, лежа на кровати, смотрела на деревянные стены, на которые неверный свет от тусклой лучины
И превращались в глазах ребенка эти тени в огни зеленые, что летали и выискивали кого из людей. А тень от старой пеньки, которой старая Яговна заделывать щели меж бревен старых, поднималась, вырастала лесом темным. И видела девочка, как по лесу тому идет человек.
– Эти огни, – продолжала бабушка Яговна, – души умершие, да покой не обретшие. Много их таких, горемык, по навьему миру мается, в Явь нашу являясь. Запомни, никуда они тебя не приведут, не выведут. Разве что к погибели. В чащу темную заманят диким зверям на съедение, али в топи непролазные заведут. Где заберет тебя в плен свой мутный, себе на потеху да на услужение, хозяин болот.
– И что же, никак не спастись? – спрашивала маленькая Агата.
– Отчего ж… Коли богов о защите попросишь, да морок с себя сумеешь сбросить, то вспять вернешься. Только мало кто по совести да по разуму живет. А без совести, разума, да помыслов чистых морок не скинуть. Морок – он ложь. А почитай, люди-то частенько в собственной лжи живут.
– Да разве ж это так, бабушка? – удивилась тогда Агата.
Ей казалось, что если кто и врет, то все больше дети. Да и то не из зла, а чтобы не наругали да не наказали за проказы глупые.
– Конечно. Кто по глупости, кто по злобе, а кто от страха ко лжи идет. Разве ж правда это, что ты колдуньи внучка? А ведь врут! И малые, и великие. Вот и думай.
– И что же, коли их огоньки болотные приманят, так и не вернутся они?
– Да кто же знает! Пока ноги землю топчут, все поменять можно. Вон, слыш-ка, той осенью Микушка–пастушок, ушел в лес за коровой. Думал, она, окаянная, в малинник забрела. Да только животина-то отбилась от стада, да в пруду осталась. А он не заметил, да в лес пошел искать. Ну и приманили его души неупокоенные. Звали за собой. И уж он-то за ними и рад был идти. Такой ему тропа ихняя казалась легкой да ровной, что сам не заметил, как по корням, да бурелому лез, все ноги иссаднил. Ну а как к топи-то пришел, как вязнуть ноги начали, так и спал с него морок. А огни те знай себе вокруг него кружат да радуются: мол, ещё одну душу на откуп сгубили. А Микушка, поняв, что гибель пришла, возьми да и вспомни, что надысь щенка откопал закопанного дедом евойным. И что теперь не выживет тот. Его ж Микушка-то сам выпаивал. Сосун ещё щенок тот был. Ну и горечь такая его взяла, что чужую жизнь невинную вот так по глупости своей загубит, что хоть и плачь. Подумал так. И тут будто кто его из болота вытолкнул. Да только парень глаза прикрыл, как снова его кто толкнул, но уже в спину. Открыл глаза пастушок, глянь – а он на опушке. За деревьями и деревня уж видна. Вот так-то! Главное, светлое что в душе хранить. А теперь спи. Да в лес без меня ни ногой чтобы.
Яговна уже потушила лучину, а Агата все лежала и смотрела на деревянную стену, видя в неверном свете луны и звезд танец теней на стене, который показывал ей и Микушку-пастуха, и корову ушедшую, и лес, полный загадок лес с болотом…
Бабушка Яговна…
– На огни глядишь, – раздался рядом голос старухи. – Гляди, как взвились, полетели… В болота души заманивать. Коли приведут много душ, так откупятся. Заместо себя кого оставят, а сами уйдут.
– Да разве ж так можно, другого замест себя на страдания обрекать? Да за свою свободу чужой жизнью платить?