Морена
Шрифт:
– Отсюда-то уйдут, – ответила старуха. – А куда – вот то и вопрос.
И она подтолкнула Агату в спину:
– Ну, и чего встала? Иди давай. Али страшно? – усмехнулась ведьма.
Да только не страшно было Агате. Хотя кто бы другой разве ж не испугался бы? Отделял Калинов мост Явь от Нави, защищал один мир от другого. И уж кто пройдет по нему, да пересечет реку Смородину, так и не будет тому возврата в мир живых.
Да и то не беда, а только половина.
– Живым через мост Калинов не пройти! Надо духу живому получить дозволение пройти у Горына Трехголового, – научал детей
– Разве может быть душа такая чистая, чтобы легче перышка весила? – спросила Милица у своего деда Сомаря.
А тот лишь пожал плечами:
– Кто ж его знает! Вот как помру, так и пришлю весточку – как оно там да чего.
И будто будущее свое он видел. Не стало доброго да разговорчивого деда Сомаря через три дня. Ехал на кобыле да и упал со стога. Кто говорил, Полуденницу повстречал. Она его и усыпила да скинула со стога. А кто говаривал, что мол,саму Морену в поле увидал. Она его нить жизни и оборвала, серпом своим разрезав.
Умер дед Сомарь, а весточки так и не прислал, потому как тот, кто Явь покинул, уже не воротится в нее.
– Иди давай, – раздался недовольный голос старухи, и она подтолкнула Агату в спину посохом своим деревянным.
Ступила девушка на первую дощечку да и замерла, ног под собою не чувствуя.
А сзади громыхнули раскаты грома.
Глава 11. Лес
– Чего глаза прикрыла? Али упасть боишься? Хар-хар-хар, – не то засмеялась, не то закаркала старуха, вторя раскатам грома.
А Агата так и стояла с закрытыми глазами, стараясь унять слезы непрошенные, да в сердцах молясь богам о том, чтобы Яговна хоть и стала березой, а все же к праотцам ее душа отправилась. Чтобы не томилась в дереве заключенная…
А вокруг ярилась гроза. И вспышки молний озаряли все, слепя ярким светом. Послышались звуки дождя, застучали тяжелые капли, падая на землю. Рядом лился дождь. Вот только не касался он ни реки, ни моста.
– Поверья боишься? – голос старухи перекликался с непогодой, шипел, как ручьи, бегущие по земле, ухал громом, стучал дождем. – Думаешь, что душа только легче пера по мосту пройти сможет… Хар-хар-хар! – снова рассмеялась она. – Шагай! – недовольно проговорила она и снова подтолкнула Агату вперед.
Сжала девушка перила деревянные, что мост огораживали, да только дерево то показалось ей холоднее камня.
– Не держись, – снова усмехнулась ей в спину старуха,– чай не упадешь! А коли и свалишься, есть кому поймать.
И она недобро зыркнула вниз, туда, где белели черепа с пустыми глазницами. И хоть пустые глазницы были, да казалось – смотрели в самую душу.
Отпрянула Агата от края моста, не в силах на страдальцев, заточенных тут навечно, смотреть. На тех, кто не знал ни тишины, ни покоя. Тех, кто поставлен был за прегрешения
Отпрянула Агата от края и пошла вперед, под ноги глядя, да доски старые рассматривая…
А молния все сверкала и сверкала. Озаряла она все вокруг. И если бы кто сейчас был тут да своими глазами все видел, то приметил бы, как шли по мосту Калиновому через реку Смородину две путницы. Одна – младая, с темной косой, которая в свете ночном казалась серебряной, другая – седая, как поземка зимняя. Только серебро то черным сейчас казалось.
Вот и пойми – то ли ночь врет, то ли правду показывает, да то, что днем сокрыто, открывает…
А меж тем закончился мост. Одна только дощечка и осталась Агате до берега, один только шаг до земли Навьей.
Оглянулась она на оставленный позади берег да на деревню, что в дожде косом и неверном свете луны казалась паутиной серебряной укрытой. Смотрела на дом свой покинутый, места, где все детство ее прошло, и не узнавала. Будто незримо поменялся мир. Вроде и тоже все, с детства виденное и привычное. А другое все.
Вздохнула девушка, да ступила на землю.
А старая колдунья снова за руку ее схватила. Да пуще прежнего сжала тонкое девичье запястье. Раньше обручем железным пальцы старухины казались. А теперь и вовсе тисками сжались они на руке.
– Пошли, – недовольно сказала старуха, – нечего тут любоваться стоять!
Сделала Агата шаг, и будто сама земля отозвалась. Все, что до этого неживым да замершим казалось, будто ото сна отряхнулось да сбросило с себя пелену. Встретил ее лес запахом хвои и мха, укутал сыростью грибною. Будто в обычный лес вошла Агата, а не в навий.
Ещё один шаг вслед за древней старухой, и зашелестела трава, щекоча босые ступни Агаты, засмеялся лес крикам птиц ночных, заплясал в танце, ветром клонимый. А тут из-за деревьев засветились глаза. То в одном месте появятся, то в другом. Будто сам лес темный на пришедшую гостью посмотреть решил.
Да только не было до этого Агате никакого дела. Да и какая разница, что да как теперь будет и куда ее старуха жуткая ведет, коли бабушка Яговна, та, которая ее сызмальства растила, деревом безмолвным стоять осталась у дома? Колдовство… И черное, страшное то колдовство…
Да а лучше ли она сама?
Коли сама тех сарочинов погубила ? И хоть сами те напали, а все же людьми они были. А тени жуткие, ломанные, всех их в землю утянули. Да ведь сама она, Агата, им повеление такое и дала…
Встала перед глазами картина страшная, как сарочины гибли. И так взор застила, что вздрогнула Агата, когда пальцы старушечьи на ее руке разжались.
И впервые посмотрела девушка на ту, кто в ночь в дом ее явился да все переменил.
Волосы ее седые, нечесаные, лохмами свисающие, будто живые на ветру шевелились. Изъеденное морщинами глубокими лицо да кожа желтая, будто береста на солнце высушенная. Жуткая старуха была. А хуже всего глаза ее были. Будто и не человек вовсе на тебя смотрит, а сама пустота и тьма. И словно бледным огнем они светятся.