Морской волк. 3-я Трилогия
Шрифт:
— Может, и дам, — сказал старшина, — только не потеряй и не порви: не книга, а листы, на машинке печатанные. Интересно все ж, кто писал? Но не скажет ведь тот капитан первого ранга, да еще и ГБ тут каким-то боком. А, ладно, до конца похода дожить еще надо, война ведь! Глянь, «моржиха» на погружение пошла!
— Интересно, против кого? — спросил юнга. — У немцев вроде флота на Севере уже не осталось. Снова лодки гонять?
— Адмиралам виднее, — отмахнулся старшина. — Раз пошла, значит, так надо. А куда и зачем, нам знать не положено. Может, союзникам помочь — что-то не везет им, лупят их фрицы, как нас в сорок первом. А вдруг и вовсе из Гавра в море скинут?
— Раньше мы в Берлине будем, — заявил юнга. — В кубрике говорят…
— Говорить много чего можно, — заявил старшина. — Главное, сломается немец или еще потрепыхается? «Пассионарных», как товарищ Сталин их назвал, там всех выбили, или еще остались? Если всех — то сливай воду: рассыпется Германия, как Пруссия перед Наполеоном. Но думаю, полгода, не больше,
— Не решил еще, — ответил Валентин Пикуль, пятнадцатилетний юнга Северного флота, пока еще не писатель, известный всему СССР и зарубежью. — Мне вообще-то в Ленинградское военно-морское училище предлагали. И на заводе здесь тоже интересно. Но и литература нравится очень — вот только разве на писателей где-нибудь учат?
Контр-адмирал
Лазарев Михаил Петрович
«Прощай, любимый город. Уходим завтра в море».
Эту песню в нашей реальности, кажется, в сорок пятом написали — а тут уже по радио поют. И мы уходим — причем, по иронии судьбы, туда, куда не дошли в 2012 году.
После похода к Шпицбергену, стояли в Полярном, ожидая приказа — в Северодвинск, на завод. И состояние корабля беспокойство внушает, при такой интенсивности, из похода в поход, и разговоры были, причем вполне серьезные, что нас собираются на Тихий океан перебросить, когда там против Японии начнется. Подо льдами через полюс, а вот дальше будет огромный гемор, Чукотское море и Берингов пролив, уж очень мелководные они, зато многолетние льды туда нагоняет, даже не торосы, а мини-айсберги, сидящие в воде очень глубоко, так что внизу до дна остается лодке только протиснуться, а уж всплыть в случае чего невозможно никак. В океане подо льдом легче, там и глубина есть, и свобода маневра. Потому командиры атомарин, ходившие этим путем, бывало, в мирное время получали боевые ордена, а то и Героя — и ходили, в подавляющем большинстве случаев, летом, когда льды отступают на север.
Так и нам ожидалось — плановый ремонт с техобслуживанием, и где-то в августе, если, конечно, здесь, на северном театре, ничего не произойдет, выход на восток. Причем база для нас предполагалась не во Владивостоке, а в Петропавловске-Камчатском. Поскольку свободный выход в океан — а японский флот пока что очень силен, не успели пока американцы его проредить. Однако же в наших планах там — и Корея (вся! нет никакого договора о какой-то там параллели), и Южный Сахалин, и Курилы, и даже, возможно, Хоккайдо.
Эти оперативные планы я и обсуждал в Москве, в Наркомате ВМФ. Ну, и некоторые вопросы уже послевоенного кораблестроения — например, иным будет «проект 613» в этой реальности, совсем не копия того, какой я знал. Первое отличие — он гораздо крупнее, размерами приближаясь к «двадцать первой». Поскольку считалось, что будет действовать на более удаленных театрах, и даже в океане, пока не будут готовы атомарины. Что улучшило условия обитаемости, а также позволило разместить в носу не четыре, а шесть торпедных аппаратов. Второе — иная технология постройки. Подлинные «613-е» в этом отношении застряли на полпути, корпуса собирались уже из секций, но проверка швов была гидравлическими испытаниями, а не рентгеном, как у немцев — что не позволяло заранее насыщать блоки оборудованием и кабельным монтажом, а также устанавливать механизмы еще на стапеле. Может быть, это было и правильным решением, учитывая реальные возможности той судостроительной базы — но наше появление изменило ситуацию и тут: именно под наши нужды на Севмаше еще с лета сорок третьего успешно применялись рентгеновские аппараты контроля состояния материала и сварных швов. Третье — оборудование было также иным. Рыбинцы, еще в сорок втором обследовавшие вспомогательные дизеля «Воронежа», сделали чудо: если на первых двух лодках, строящихся в Северодвинске, еще предполагались моторы 37Д, то на следующих предполагался переход на многорядные «звезды». Аккумуляторных групп также было не две, а четыре, как на «двадцать первых». Совершенно другим было и электрооборудование, даже напряжение в сети другое, чем на «катюшах» и «щуках», новыми были гидро- и радиолокаторы, штатно появились «Буси» — приборы управления торпедной стрельбой, адаптированные как к обычным прямоидущим, так и к управляемым торпедам. И развернуть строительство таких лодок предполагалось, после завершения испытаний первых двух и внесения корректив, сразу большой серией — в знакомой мне истории «613-х» построили больше двухсот штук, здесь же, с учетом того, что предполагается задействовать и промышленность будущей ГДР, выйдет уж точно не меньше!
Ждал уже, что скоро домой, на север. И вряд ли мы выйдем в море до Победы — ну нет для нас там целей сейчас! За использование «Воронежа» как лодки-охотника Зозуля втык получил — расход ресурса атомарины дороже еще одного утопшего U-бота, и вообще, чем заняты силы ПЛО СФ? Так что — на север, на север, а затем на восток. И вдруг все завертелось!
Штабу тоже не позавидуешь. Ему ведь все обеспечить надо — чтобы мы, придя в Средиземку, были там не сами по себе, «морской волк», как в самом начале, одинокий
На север я вылетел двадцать второго числа. И не в Полярный, а на Севмаш — чтобы загрузить на борт бригаду техоблуживания (прежде всего, рентген-контроль) и кораблю пройти экстренную диагностику перед походом. Летел я не один, а с Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко, у которого в Северодвинске образовались срочные дела. И на десяток пассажиров (кроме нас двоих были еще какие-то командированные на завод и по ведомству Курчатова) и какие-то ящики выделили целый «Ланкастер-Йорк» (слышал, что партию этих самолетов поставили нам англичане за Варшаву), переделанный в транспортник. В общем, летели с удобствами — можно было и поболтать.
— Кончается война, — сказал Пономаренко, — и будет совсем другой фронт. Где вы, моряки и военные, будете внешний рубеж держать — ну с этим вы, в целом, и там, у себя, справились. А мы на внутреннем попробуем, чтобы не вышло никакой перестройки.
— А нового тридцать седьмого года не выйдет? — спрашиваю. — Или сорок девятого, тоже там было, так что три раза тьфу!
— Обижаете, Михаил Петрович! — отвечает Пономаренко. — Конечно, хирургия тоже будет присутствовать, но лишь в самом последнем случае, когда болезнь уже глубоко зашла и иными средствами не лечится. А по норме — упустили мы в вашей реальности задачу воспитания советского человека! Так что подобные Макаренко или Карему Рашу из ваших времен, будут востребованы даже побольше, чем боевые офицеры. Пропаганда, агитация — и строжайший кадровый отбор. Уж точно не будет, как у вас Твардовский написал про дураков, что «и в отставку не хотят — тех, как водится, в цензуру, на повышенный оклад». Но это уже наша кухня. Что же до большего масштаба — вот вы, вашего Гумилева прочтя, так и не поняли, что же к вам попало. А товарищ Сталин понял. Ведь если этносы — это как коллективы, объединенные какой-то общей целью, и «иди сюда, ты нам подходишь», то значит, процессом этногенеза, формированием наций, можно управлять! И разрядить мину национализма, рванувшую под СССР в ваших девяностых, уже сейчас!
Откуда, например, в вашем времени взялся украинский национализм, уж давили мы его, давили? А это гнида Шухевич придумал — «героям — слава». Мразь, что в схронах сдыхала, была в его плане не более чем расходным материалом — в подтверждение мифа, что была такая украинская идея, за которую умирали «лыцари». И вот, активных боевиков передавили, как тараканов — а легенда осталась. И так и передавалась из поколения в поколение, и что немаловажно, уже по всей Украине, а не одной Галиции. И чуть ослабло — миф вылез, ожил и стал идеей. Гнусной идеей, фашизмом пованивающей — ведь выходит тогда, что лишь галичане «щирые», ну а прочие тогда кто? Но не было другой. И не было такого этноса — «украинцы»! Запорожские казаки по отношении к ним — это как карибские флибустьеры перед современным населением Кубы, Ямайки, да хоть Мексики. Не было ведь такой общности, «иди сюда, с нами, к одной цели», и чтобы общее для малороссов, донских казаков, жителей Крыма, киевлян с полтавчанами, одесситов (ну это отдельный разговор!) и галичан! При СССР эта общность, всех объединяющая, была — но как раз советская! И когда в Киеве решили поиграть в самостийность, то другой идеи, кроме как «героям — слава», просто не оказалось! Ну и приятно, конечно, было всяким там юлечкам считать, что они — великая нация, а прочие унтерменши! Под эту марку любой бред пройдет — что про великий народ древних укров, что про украинского князя Владимира, крестившего Русь.
Так не будет теперь легенды. И потому, что не будет никогда Галиция — Украиной; всячески подчеркивается, что это разные нации. И пусть орут «героям — слава», ну а Киев лишь плечами пожмет: мы-то тут при чем? Ну и глупость мы сделали в той истории, из Львова и вообще с Галичины и Волыни выселив поляков и евреев. Теперь никто их не тронет — и легенда будет против бандеровцев работать, помнят ведь во Львове июньский погром сорок первого года, как в Киеве Бабий Яр!
Аналогично, что Карельскую ССР сделали автономной — это правильно. Но отчего дальше не пошли — ну зачем нам целых три этноса в Прибалтике? Целых три коллектива «иди сюда, к нашей цели» — к какой? Это не этносы, а, по терминологии Гумилева, конвиксии, то есть некие общества со схожей культурой, и никак иначе! Так зачем им считаться союзными республиками — ясно, что поначалу было неудобно, ну а сейчас в самый раз, особенно после того, как значительная часть населении там показала к немцам лояльность. Довольно там и одной Прибалтийской Федерации, причем урезанной территориально — ну, отчего это Двинск стал называться Даугавпилсом? Аналогично предполагается и в Заказказье, и в Средней Азии — нет там этносов, и не нужны они там нам совершенно! Изменил товарищ Сталин свое мнение, что всякий национальный прогресс — это благо.