Моряк из Гибралтара
Шрифт:
Потом едва слышно, со смехом, явно доверительно добавила:
— И часто ты собираешься донимать меня подобными расспросами?
— Мне просто трудно сказать тебе, когда надо остановиться, — возразил я.
Она снова встала, пошла к бару и вернулась с третьим стаканом вина.
— Было бы лучше, — заметил я, — если бы ты принесла сразу целую бутылку.
— И правда, — со смехом ответила она, — как это мне самой не пришло в голову!
В этом берете на голове она и сама немного напоминала матроса. Волосы рассыпались по плечам, но
— Ты любишь вино, да?
Я не ответил.
— Я хочу сказать, — пояснила она, — у тебя всегда такой довольный вид, когда ты пьешь вино, разве не так?
Она склонилась ко мне, будто речь шла о чем-то очень важном.
— Да, ты угадала, — ответил я, — всегда. Продолжай, расскажи мне что-нибудь еще.
Похоже, это ей не слишком-то улыбалось, но она почти не показала виду, разве что самую малость.
— Только в таких портах, — продолжала она, — шаги, движения не оставляют тех зловещих отпечатков, до каких так охочи полицейские. В любом городе их столько, всяких следов, которые оставляют не только убийцы, но и вполне добропорядочные граждане, что у полицейских хватает забот: знай себе бегай и вынюхивай, как бы не ошибиться…
Я плохо слушал, что она говорила. Я смотрел, как она говорит, а это было совсем другое дело. И все, что отражалось у меня в глазах, она прекрасно видела.
— Понимаешь, — говорила она, — в таких портовых городах у полицейских куда больше хлопот, пусть даже их самих больше и они безжалостней, чем в любом другом месте. Они следят только за теми, кто пытается удрать, а остальные пусть себе живут как хотят, им лень, им до них и дела нет.
Матросы слушали ее немного удивленно. Но в общем и целом были с ней вполне согласны.
— Да что говорить, — заметил один из них, — в Тулоне они цепляются к тебе куда меньше, чем в Париже.
— И потом, — проговорила она, — разве не чувствуешь себя спокойней, когда у тебя под боком море? Я имею в виду, в известных обстоятельствах.
Она явно хотела заставить меня высказать на этот счет мое собственное суждение.
— Когда у тебя нет семьи, — продолжила она, — нет сундуков с барахлом, нет документов, нет дома, когда не знаешь, куда себя деть, даже наоборот, когда у тебя нет никакой уверенности в завтрашнем дне, которой так кичатся добропорядочные граждане, и когда тебе нелегко перемещать с места на место даже себя самого, — где же, как не на морском берегу, ты будешь чувствовать себя в наибольшей безопасности? Или на море…
— Так оно и есть, — согласился я, — даже если ты и не убийца.
И рассмеялся. Она тоже. Потом к нам присоединились и матросы.
— Даже в том случае, — едва слышно добавил я, — когда у тебя слишком много денег и ты не знаешь, куда их девать.
Она снова расхохоталась.
— Да, даже в этом случае, — согласилась она.
— И потом, — сказал один из матросов, — когда ты в Марселе, ты уже почти что в Диего.
— Нанялся
— Ведь недаром говорят, — заметила она, — что главное преимущество портовых городов как раз в том, что из них можно быстро удрать. Летом в портах бывает много туристов. А что они, спрашивается, о портах знают? Набережную, может, пару-тройку злачных мест, да и то не всегда.
— Ну а ты, — смеясь, поинтересовался я, — со всем своим богатым опытом по части преступной жизни, что, интересно, увидела там ты?
— То, чего обычно не видит никто, — ответила она, — крошечные улочки — кулисы, созданные для того, чтобы скрываться. Правда… — Она заколебалась. — Правда, мне слишком часто мерещились там обманчивые тени…
— Ну и что?
— Теперь я больше не схожу на берег. Яхта все та же, сменилось только название. К чему мне выходить в город? Ведь яхту-то нельзя не заметить, ее видно лучше, чем меня, разве не так?
— Что и говорить, уж она-то сразу бросается в глаза, — подтвердил я.
Один из матросов включил радио. Какой-то дурной джаз.
— Ты не хочешь немножко сыру?
Я встал и пошел за ним. Она тоже встала.
— Мне больше не хочется говорить, — сказала она.
— Пора бы тебе, — напомнил я, — показать мне мою каюту.
Она перестала есть и посмотрела на меня. Я продолжал жевать.
— Ну, конечно, — мягко согласилась она, — сейчас я тебя провожу.
— Я еще не наелся, — возразил я, — пойду возьму какой-нибудь фрукт.
Она не стала есть фрукты. А пошла и принесла два стакана вина.
— Скажи-ка…
Она снова наклонилась. Берет упал. Было уже поздно. Пора ложиться спать. Волосы у нее совсем растрепались.
— Что?
— Ты ведь любишь море, правда? Я хочу сказать… тебе здесь не хуже, чем где-нибудь в другом месте?
— Я не знаю моря, — рассмеявшись помимо своей воли, ответил я. — Но думаю, что я обязательно его полюблю.
Она улыбнулась.
— Пошли, — сказала она, — я провожу тебя в твою каюту.
Мы спустились на нижнюю палубу. На ют выходили двери шести кают. В четырех из них сейчас жили матросы. Она вошла в шестую с левого борта. Каюта была свободна, и, судя по всему, довольно давно. Там стояла одна койка, это была каюта, соседняя с ее. Зеркало потускнело. Весь умывальник покрылся слоем мелкой угольной пыли. Койка не была застелена.
— Она пока довольно часто пустует, — пояснила она.
Прислонилась спиной к двери и добавила:
— Почти всегда.
Я подошел к иллюминатору. Он смотрел прямо в море, а не на нижнюю палубу, как мне показалось сначала. Потом направился к умывальнику и открыл кран. Он поддался не сразу. Сперва вода потекла ржавая, потом посветлела. Ополоснул лицо. Кожа все еще болела. Это я так обгорел, пока спал под платаном, поджидая отправления поезда с Жаклин. Она следила за каждым моим движением.