Моряк из Гибралтара
Шрифт:
Слушая его, я все время продолжал следить, не показалась ли она на палубе.
— Надо всегда делать то, что хочется, — изрек я.
— Иногда мне бывает — даже не знаю, как бы это получше сказать — немного стыдно, что ли, да-да, просто совестно плавать на этой яхте, — добавил он.
— Надо выбирать так, чтобы не было стыдно, — заметил я.
Потом попрощался с ним, прошел по палубе, остановился возле ее каюты и стал ждать. Мне больше ничего не хотелось делать, только ждать и ждать ее. Каким давним, наивным бредом казались мне теперь мои планы насчет чистки медных ручек. Нет, ни за что не смог
Она показалась из каюты. Подошла ко мне. Мне пришлось зажмуриться — как утром, когда я увидел море. Вид у нее был вполне довольный. И как всегда, когда она бывала довольна, в ней появлялось что-то трогательно-девчоночье.
— Уже подплываем к Ливорно, — проговорила она, — как быстро идем.
Лишь позже я понял, что с ней всегда так, расстояния от порта до порта неизменно вызывали у нее искреннее удивление, и ей приходилось постоянно их напоминать. Должно быть, в ее воображении они с каждым разом все сокращались и сокращались — ведь уже целых три года, как она плавала по морям.
— А как же Сет? — поинтересовался я. Она улыбнулась, глядя на море.
— Никуда не денется, — ответила она. Я тоже глядел на море и Ливорно вдали.
— Но ведь тебя уже ждут в Сете, — напомнил я, — разве не так?
— Я уже предупредила Эпаминондаса.
— Когда?
— Вчера вечером, перед отплытием.
— Нет, все-таки ты несерьезный человек, — проговорил я, силясь рассмеяться.
— Неправда, — возразила она, — я очень серьезная. Но раз уж так случилось, какая разница?
Больше мы об этом не говорили. У нее в руках был атлас, и я попросил дать мне его посмотреть. Это был складывающийся пластиковый атлас, который она специально заказала себе в Южной Америке. Материки на нем были очерчены одними только обитаемыми границами, но с большой точностью и подробностью — она показала мне Рокку, крошечную точечку, затерянную среди тысячи других, сплошь испещрявших итальянское побережье. Обозначены были все глубины и течения, а материки, совершенно пустые и белые, выглядели такими же голыми, как моря на обычных картах. В общем, это был атлас мира, вывернутого наизнанку, как бы негативное изображение земли. Она уверяла, что знает его наизусть.
— Мне кажется, я знаю его так же хорошо, как и того, кто там живет, — заметила она.
Мы растянулись в шезлонгах прямо напротив бара. Все мужчины на яхте хоть чем-нибудь да занимались.
Только я один не делал ровно ничего. И мысль об этом время от времени приходила мне в голову.
— Если хочешь, — обратилась она ко мне, — на следующей стоянке мы можем вместе сойти на берег.
Она надела солнечные очки и курила, не спуская глаз с моря. Это она умела делать — сидеть у моря и курить, или читать, или ничего не читать, просто ничего не делать, и все.
— Расскажи мне про других, —
— Ты хочешь, чтобы я снова начала вспоминать?
— Но ведь вечерами, — немного поколебавшись, решился я, — ты все равно не захочешь.
— Какое тебе до них дело, до всех прочих?
— Странный вопрос. Может, тебе неприятно о них вспоминать?
— Да нет, не то чтобы неприятно, — возразила она, — просто мне хочется понять, почему ты все время так настаиваешь, а ты не объясняешь.
— Ну, хотя бы из любопытства или, скажем, чтобы избавиться от искушения вообразить, будто я единственный в своем роде.
Мы дружно рассмеялись.
— Знаешь, среди них кого только не было. Я ведь уже говорила, что делаю много глупостей.
— Хотелось бы узнать, что же это за глупости.
— Да самые ужасные, — ответила она, — и самые дурацкие. Правда, иногда я задаю себе вопрос, а глупости ли это, может, это я сама…
— Чтобы не видеть никого рядом?
— Наверное. Знаешь, ты прав, было такое время, когда я готова была затащить сюда кого попало.
— Может, я это и имел в виду, но ведь на самом деле кого попало-то не существует.
— Я хотела сказать, мужчин, которые мне не очень-то подходили.
— А что, разве есть такие, которые подходят тебе больше других?
Ей и в голову не пришло рассмеяться.
— Кто знает… — проговорила она.
— Ну, давай, начинай, — подгонял я ее. — Был один, который…
— Был один, который с самого первого дня обосновался здесь навечно. Когда я зашла к нему в каюту — и пары часов не прошло, как мы отплыли, — он уже основательно обустроился. Аккуратно расставил на полке свои книги. Бальзак. Полное собрание сочинений. А над умывальником в ряд красовались все его туалетные принадлежности. Правда, на беду, среди них оказалось множество одинаковых пузырьков с туалетной водой, королевская лаванда, английской фирмы «Ярдли». Заметив мой изумленный взгляд, он пояснил, что и дня не может прожить без этой лавандовой воды фирмы «Ярдли», а путешествуя, никогда не знаешь, что тебе удастся купить, вот почему у него на всякий случай всегда имеется запас. Она рассмеялась.
— Ну, как тебе, — справилась она, — мои глупости?
— А остальные?
— Ну, если уж ты так настаиваешь, чтобы я рассказала тебе обо всех, мне надо что-нибудь выпить.
— Хорошо, погоди минутку.
Я бегом кинулся в бар и вернулся с двумя стаканами виски. Она выпила свою порцию.
— Обычно, — немного смущенно призналась она, — я просила, чтобы они помогли мне его искать. Поначалу все соглашались. Все как один, только бы попасть на яхту. Потом оставляешь их дня на три в покое, чтобы они могли свыкнуться с этой мыслью. И на третий день уже ясно, что они так ничего и не поняли.
Я выпил свое виски.
— Странно, — заметил я, — по-моему, это можно понять, даже если тебе не дают трех дней на размышление.
Мы рассмеялись. Она смеялась громче меня.
— Обычно все они спрашивали: «А что от меня требуется? Вы только скажите, я все сделаю, только бы помочь вам». Но стоило сказать, что надо бы, к примеру, починить матросам башмаки, как они сразу же вставали на дыбы. Говорили: «Нет, так дело не пойдет. Такого уговора у нас не было…»
— Надо бы выпить еще по одному виски, — заметил я.