Моряк из Гибралтара
Шрифт:
Прошел год, мы были в Париже. Когда он говорил мне о будущем, я улыбалась, как, конечно, никогда не могла бы улыбаться, если бы верила в будущее вместе с ним. Я была с ним ласкова. Неужели он иногда верил, будто я могла забыть своего матроса с Гибралтара? Как знать, может, и верил. Но, во всяком случае, это продолжалось недолго, от силы год.
— А что потом?
— Я снова с ним встретилась. Дважды. В первый раз, а потом, четыре года спустя снова, во второй. В тот раз мне даже удалось немного пожить вместе с ним.
— У тебя что, правда, больше нет времени?..
— Нет, — ответила она, — у меня, правда, больше нет времени.
Она
— Пора, — проговорила она.
— Странная история, — заметил я.
— Да нет, ничего странного, история как история.
— Я имею в виду не только твою историю, — пояснил я.
Она испугалась, потом как-то почти сразу успокоилась.
— Раз ты так говоришь, — заметила она, — значит, едешь…
— Мне жутко страшно, — признался я.
— Не бойся, — успокоила она.
— Знаешь, всегда чего-то ждешь, — признался я, — будто что-то вот-вот вынырнет из Вселенной и устремится тебе навстречу.
— В таком случае, — ответила она, — раз уж к тебе протягивается рука, так ли важно — то ли это, чего ты ждешь, или что-то другое…
— И то правда, — согласился я, — так ли уж важно, оно или не оно. Да пусть бы даже и оно, все равно это гиблое дело, и потом, ведь не каждый день выпадает…
Она перебила меня.
— Никогда не надо зарекаться… — начала было она.
— Да успокойся ты, — заверил я, — не волнуйся ни о чем, поверь, тебе не о чем, ну, совсем-совсем не о чем тревожиться.
— Я хотела сказать, — как-то медленно, с расстановкой проговорила она, — никогда не знаешь, что с тобой может случиться.
— Ты права, — согласился я, — но в любом случае, тебе не о чем тревожиться.
Она посмотрела на меня как-то нерешительно, даже недоверчиво.
— А от чего все это зависит? — спросила она. — Скажи, от чего?
— Все остальное?
— Да, — ответила она, — ты прав, именно все остальное.
— Наверное, от серьезности, от того, насколько серьезно мы к этому относимся.
Она окончательно расслабилась и со смехом вскочила со стула.
— Да-да, — согласилась она, — от серьезности. А стоит нам только захотеть, мы такими и будем, разве нет?
— Ну, конечно, стоит нам только захотеть, — повторил я.
— Значит, едем?
До нас уже доносился рокот мотора. Матросы поднимали паруса.
— Едем, — ответил я.
Внезапно она совершенно переменилась, сделалась совсем другой, не такой, как накануне. Пожалуй, у нее был такой вид, будто нам с ней на этой яхте предстояло пережить много-много счастливых минут — только счастливых, и никаких других. Она вышла из бара, поговорить со своими матросами. Я услыхал, как она мягко торопила их поскорее поднять якорь. Потом вернулась.
— Надо послать кого-нибудь расплатиться с Эоло, — сказала она, — и забрать твои вещи.
— На сей раз, — смеясь, возразил я, — мне было бы приятней оставить их здесь.
— По-моему, это все-таки глупо.
— Знаю. Если хочешь, можно сказать Эоло, чтобы он сохранил мой чемодан у себя.
Она снова ушла.
Было семь часов. Я оставался один в баре вплоть до отплытия яхты. С полчаса. Якорь подняли, когда уже опускалась ночь. Я вышел из бара, облокотился о борт. И долго простоял так. Не успели мы отчалить, как на пляж бегом примчалась Карла. Ее крошечная темная
Она то и дело проходила у меня за спиной, довольно часто. Но ни разу не встала рядом у борта. Всякий раз, когда она проходила мимо, я думал про себя, может, надо бы обернуться и сказать ей что-нибудь. Но все никак не мог решиться. Один раз она совсем близко от меня разговаривала с двумя матросами, речь шла о каком-то расписании.
Море было теплым, спокойным, и корабль вонзался в него, как нож в спелый плод. Оно было темнее неба.
Наверное, ей бы хотелось, чтобы я поинтересовался, куда ж это мы плывем, или хотя бы сказал что-нибудь насчет своего отъезда, или, на худой конец, про сумерки, или про море, или о том, какой ход у ее яхты, или, например, про те чувства, что испытываешь, оказавшись на этом корабле, вдруг ни с того ни с сего отправившись на нем в дальние края, после того как восемь лет безвылазно просидел в Гражданском состоянии, даже не подозревая ни о существовании яхты, ни о ее существовании, — переписывал себе преспокойненько свидетельства о рождении и думать не думал, что на свете есть женщины вроде нее, у которых нет в жизни других забот, кроме как разыскивать своего Гибралтарского матроса. Чувствуя, как она то и дело снует у меня за спиной, я имел все основания думать, будто она ждет от меня каких-то слов, каких-то впечатлений от всех этих событий, таких новых и непривычных для меня. Хотя, по правде говоря, не очень-то в это верил. Скорее всего, она ходила взад-вперед у меня за спиной, просто чтобы удостовериться, испытываю ли я вообще хоть какие-то чувства, производят ли на меня впечатление столь непривычные для меня обстоятельства, а кроме того, должно быть, просто слегка приглядывала за мной, может, и сама не отдавая себе в этом отчета. Но разве могли у меня в тот момент возникнуть хоть какие-то впечатления — пусть даже от сумерек или, скажем, от состояния моря? Ведь с того самого момента, как я очутился на этой яхте — в общем-то, именно очутился, помимо собственной воли, — у меня уже не могло быть никаких своих собственных впечатлений, хотя бы о закате солнца.
Матросы, облокотившись на поручни, тоже наблюдали, как исчезало итальянское побережье. Их было четверо. Время от времени украдкой они поглядывали и в мою сторону. Похоже, им было любопытно, но не слишком и без всякого злого умысла, получше разглядеть того, кого она прихватила с собой на сей раз. Один из них, невысокий брюнет, даже улыбнулся мне. Потом, поскольку нас разделяло от силы метра два, в конце концов заговорил со мной.
— Такое море, — заметил он с итальянским акцентом, — это же просто сплошное удовольствие.
Я согласился, это и вправду одно удовольствие. Корабль удалялся все быстрей и быстрей. Уже совсем не видно было устья реки, лишь одни смутные очертания гор. На всем побережье зажигались огни. Я машинально сосчитал матросов. Их было четверо здесь, на палубе. Считая тех, кто оставался в машинном отделении, у штурвала, на сигнале, выходило семь человек, плюс один-два в камбузе. Обычная команда состояла из девяти матросов. Выходит, я был сверх нормы. Между нею и ними. В общем, понял, что между нею и ними всегда стоит только один человек — и никогда больше.