Мосад, Аман и все такое…
Шрифт:
Но разведка менялась вместе со своим государством. В ней происходило то же, что во всей стране, — огосударствление; то, что Бен-Гурион называл своим излюбленным словечком «мамлахтиют». Мамлахтиют означал не только усиление и упрочение государства и его институтов; с другой стороны, он неизбежно сопровождался ростом роли больших и малых партий, всевозможных групп интересов и давлений и попросту «мафий»; он влек за собой рутинизацию мышления и обюрокрачивание действий. Израиль вступил в процесс превращения в «государство, как все» — с той, пожалуй, единственной разницей, что его общество все еще сохраняло мощный заряд былых «пионерских» традиций. Вот почему процесс «огосударствления» сопровождался глубокими конфликтами и тяжелейшими общественными травмами — достаточно назвать три из них: дело Лавона, войну Судного дня и войну в Ливане. Ни одна из сторон не одержала
1 октября 1973 года лейтенант разведки Южного округа Симан-Тов доложил по начальству, что поступающие агентурные данные говорят о неизбежности войны в самые ближайшие дни. Начальник разведки Южного округа игнорировал сообщение Симан-Това. 2 октября командующий Южным округом генерал Гонен объявил состояние готовности в своих частях. Однако когда он предложил Элазару поднять армию по тревоге, его предложение было отвергнуто. 3 октября на заседании кабинета командующий Северным округом генерал Хофи сообщил о перемещении сирийских ракет к израильской границе; Зейра не присутствовал на заседании по болезни, но его заместитель Шалев убедил собравшихся, что опасения Хофи безосновательны. 4 октября ЦРУ уведомило израильских коллег, что по мнению американских агентов война неизбежна; Зейоа ответил рассерженным докладом, в котором предлагал прямо противоположную трактовку тех же данных. 5 октября Абба Эвен и Киссинджер встретились в Вашингтоне и успешно убеждали друг друга в безосновательности „панических настроений“; при этом каждый приводил собеседнику доводы из одного и того же доклада Зейры, поступившего к ним по разным каналам. В ночь на 6 октября были получены сообщения двух израильских агентов с предупреждением о готовящейся атаке, а на рассвете поступило донесение третьего, который извещал, что египетское наступление начнется в шесть часов вечера того же дня. Лишь тогда Зейра заколебался в своей уверенности, и Давид Элазар начал поднимать армию по тревоге; но было уже поздно: слишком многие получили увольнения по случаю Судного дня, и слишком мало оставалось времени для разворачивания громоздкой военной махины. В тот же день Зейра созвал журналистов, чтобы сообщить „об изменении ситуации“; но когда он начал говорить, ему подали телефонограмму — он прочел ее, изменился в лице и, помолчав, сказал: „Пресс-конференция окончена…“ Он еще не знал, что в этот миг кончилась и его служебная карьера. После войны комиссия Аграната отстранила от должности и начальника Амана, и всех его непосредственных подчиненных. Но это было после…
Прощаясь со своими сотрудниками, Зейра пытался оправдаться. „Разведка, — сказал он, — тяжелое дело: она требует умения предсказывать…“ Один из бывших помощников Ярива полковник Харевен заметил на это: „Разведка не должна предсказывать, она должна знать — противника и его намерения. Но это знание никогда не может быть четким и однозначным, поэтому в работе разведки всегда должно оставаться место сомнению и критике. Если сомнение и критика заглушаются, разведка не может справиться со своим делом…“
Со временем слова Харевена были забыты — вероятно, потому, что методы Зейры были „проще“ и „эффективнее“. Или казались кое-кому такими. Но вернемся к нашему сюжету, застрявшему где-то в последних месяцах 1972-го — первых месяцах 1973-го годов, предшествовавших войне Судного дня.
То были самые черные месяцы в истории израильской разведки. Египтяне и сирийцы начисто переиграли ее на ее же собственном поле: они широко и искусно использовали все мыслимые виды дезинформации, и Аман послушно проглотил эту наживку.
А что же прославленный Мосад? Где был Цвика Замир и его легендарные разведчики?
Замир всегда был против „концепции“ Зейры. Но его сомнения
Одной из групп была группа Авнера. И первым ее „объектом“ был „представитель“ „Черного сентября“ в Риме Ваэль Цвайтер.
План выглядел следующим образом. Группа прибывает в Рим 8 октября. Во избежание подозрений она расселяется по разным гостиницам; сам Авнер будет находиться в Остии и руководить оттуда всей операцией, непосредственно подключаясь к ней лишь на последней фазе. Роберт устанавливает контакт с продавцами оружия и фальшивых документов на черном рынке и обеспечивает группу всем необходимым для ликвидации „объекта“ и последующего отхода — тремя „Береттами-22“ и пятью фиктивными паспортами. Стив организует наблюдение за „объектом“. Ганс занимается организацией транспорта: для операции необходимы, по меньшей мере, три машины. Карл репетирует прикрытие: выходит на место ликвидации сразу после отхода группы, уничтожает все оставшиеся, возможно, следы, наблюдает за действиями полиции и покидает сцену на последней машине.
Самым узким местом плана были люди: группы наблюдения и слежки, водители машин, „вспомогательный“ персонал — в общей сложности, по подсчетам Авнера, двадцать человек. В группе было всего пять, и все они были так или иначе задействованы в самой ликвидации. Зато у Авнера были деньги. А в том тайном мире, куда они вышли на свой „свободный поиск“ и где организованный террор тесно переплелся со столь же организованной преступностью, деньги решали все — или почти все. Потому что вдобавок к деньгам нужны были еще и „полезные связи“.
Такие связи у Авнера тоже были.
Рассчитывать на слепую удачу не приходится, и потому опытный разведчик предпочитает свою удачу целенаправленно и терпеливо выискивать и выращивать — так опытный журналист ищет и культивирует те знакомства, которые со временем могут стать источником сенсационной информации.
В детстве Авнер прожил несколько лет во Франкфурте — у отца были там мосадовские „дела“. Позже, сам став сотрудником Мосада и часто бывая в „командировках“ в Европе, Авнер решил, что полезно было бы возобновить некоторые франкфуртские знакомства — личные контакты „работе“ никак не повредят. Среди друзей его франкфуртского детства был некий Андреас — белобрысый, худенький мальчик из богатой немецкой семьи. Авнер разыскал его и договорился о встрече. Это оказалось нетрудно — Андреас с восторгом встретил „блудного друга“. Он изменился, и Авнер вряд ли узнал бы его, но помогла неожиданность: он опознал в нем одного из тех людей, которых ему показывали на фотографиях в Мосаде, во время изучения европейской террористической сети. „Его“ Андреас был теперь членом знаменитой группы Баадер-Майнхоф — не самым известным, конечно, но достаточно заметным, чтобы попасть в картотеку израильской разведки. Такой контакт, понятно, надлежало бережно сохранять и выращивать, и в последующие годы Авнер старался встречаться с Андреасом всякий раз, когда „дела фирмы“, как он туманно объяснял другу детства, приводили его во Франкфурт.
Теперь, в сентябре 1972 года, остановившись по пути в Рим в Женеве, Авнер в тот же день набрал знакомый уже наизусть номер. Голос его звучал озабоченно и отрывисто:
— Андреас? У меня непредвиденные осложнения…
— В чем дело?
— Не стоит распространяться по телефону…
— Хочешь повидаться?
— Это затруднительно.
— Тебе нужны деньги?
— Деньги как раз у меня есть. А вот надежный человек не помешал бы…
— Ты в Женеве? Хорошо. Вот тебе телефон, спроси Ленцлингера, скажи, что ты от меня. Ленцлингер поможет. Можешь ему довериться…
Ленцлингер оказался низеньким тихим человечком с мягкими повадками и опасным блеском в глазах. Он запросил по тысяче долларов за каждый револьвер и по три тысячи — за каждый фиктивный паспорт. Авнер обещал „подумать“.
Три дня спустя он появился во Франкфурте. Андреас встретил его с непривычной в их отношениях почтительностью, почти подобострастием.
— Ленцлингер говорит, что ты набираешь целую армию, — со смешком сказал он. — И не жалеешь денег… Я не спрашиваю, какие у тебя трудности, и готов тебе помочь, но, понимаешь, у меня у самого в последнее время возникли финансовые сложности, и если бы ты смог…