Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Шрифт:
Все заговорили разом.
— Купит себе тюфяк, одеяло.
— Поест горяченького.
— На его месте я бы каждый день заказывал фасоль.
— Мясо с горохом, а не фасоль.
— И еще плов! Плов, а?
— Из булгура или из риса?
— Да хоть какой!
— А по мне, непременно из риса…
Скала рассердился: не успели построить мечеть, а слепые уже выстроились за подаянием. Э, пускай себе! Старший надзиратель послал с благой вестью не их. Он, Скала, принес ее, когда никто еще ни ухом, ни рылом о том не
— Уйдет и меня возьмет с собой, — бросил он.
Все с ненавистью обернулись в его сторону.
— Зачем ты ему нужен?
— Прислуживать.
— Скажешь тоже!
— Чего тут удивляться, сынок? Добрую весть я принес или нет?
Наступило долгое молчание. Так ли уж важно принести добрую весть?
— А сколько раз ты его за глаза честил на чем свет?
— А вы? А вы?
— Подумаешь дело, добрая весть!
— И то верно. Попался на глаза надзирателю, он тебе и сказал. Нас бы увидел, сказал бы нам.
Испугавшись, что дело не выгорит, Скала встревожился:
— Мечеть еще не готова, а слепые уже в очередь встали. Вам-то что? Его деньги — его воля. Чего вы суетесь?
— И буду соваться! — взорвался Скверный. Глянул на Скалу: пикни — измордует. Скала умолк, только покраснел от гнева.
Все снова заговорили разом:
— Ишь, «чего суетесь»! А как же! Разве мы ему не товарищи?
— Нашли товарища!
— Сколько лет хлеб-соль с ним делили!
— Не человек, а божья благодать — в кости не играет, не ворует, гашиш не курит.
Скала чуть не плакал от злости. Как ни сдерживал себя, не утерпел:
— Жаль хорошего человека! Все вы как один на его денежки заритесь!
— Заткнись, ты! — снова прорычал Скверный. — Не лезь не в свое дело!
— А что, не правда?
— Каждую ночь мы с ним друг другу душу изливали, — заявил Куриный. — Я, может, раз сто слышал от него, как он отомстил убийце своего отца, пришил племянников.
— Так ведь и я слышал.
— И я тоже!
— Может, я не слышал?
— А я тысячу раз!
Скверного вдруг осенило:
— На его месте я бы пошел в камеру Сёлезли в кости играть.
— Это еще зачем? — снова испугался Скала.
— Как зачем? Привалит дьявол удачи, сорвал кон, гуляй не хочу!
— А если проиграешься?
— Проиграюсь, что с того? Ничего не изменится. Как был гол, так и останусь. А если все загребу, а! Полтораста обернутся в шестьсот, в тысячу, две тысячи, десять тысяч, сто тысяч, миллион!
— Ишь разгулялся, что море в бурю!
— Смотри, Куриный, будешь в мою волну камни бросать — дождешься.
Глаза у Скверного разгорелись от алчности. Только бы Капитан забыл про обиду, помирился с ним, взял бы его под крылышко. Заявились бы они вместе в камеру к Сёлезли, сели бы на пару за кости…
Он нахлобучил кепку.
— За кости, за кости надо сесть!
— Да не сядет он, — отрезал Скала.
— Заткнись!
— Разве он
— Хозяин? Твой?
— Ясное дело, мой.
— С каких это пор?
— Ты с ним в ссоре! Какое теперь тебе дело до денег моего хозяина!
Скверный непотребно выругался.
— То-то же, — удовлетворенно проговорил Скала. И, не утерпев, выложил все, что до поры таил про себя. — Он мой хозяин. Возьмет с собой прислуживать. Варить буду ему, стелить, убирать постель. Еще бы мне его не жалеть! Разве с Сёлезли справишься? На кон, паршивец, тысячу лир ставит, а то и две. Не успеешь оглянуться, и пропали хозяйские денежки.
Скверный подскочил к Скале, толкнул его в грудь.
— Ты чего тут нюни распустил!
Тот попятился:
— Жаль мне его.
— Заткнись, говорят!
Знал Скала, стоит еще слово вымолвить — и получишь по зубам. Знал, а все же, выходя из камеры, не удержался:
— Как не пожалеть своего хозяина!
Во дворе он столкнулся с Капитаном. Глаза у того сияли. Скала потянул его в сторону.
— Теперь гляди в оба, Капитан!
Хеттская статуя смотрела на него невидящим взглядом.
— Слышь, ага! Будь осторожен!
— Почему?
— Еще спрашиваешь? Те, кто еще вчера за глаза насмехался над тобой, учуяв запах денег, хотят теперь тебя в силки заманить. Будь осторожен!
Капитан пожал плечами:
— Деньги общие, братские, одни на всех.
Скала чуть ума не решился:
— Как можно, Капитан! Что значит на всех? Когда ты с голоду подыхал, кто тебе хоть ломоть хлеба дал? Разве это дело? Ты меня послушай! Купим подушку. И кастрюлю купим. Будем еду варить. Горячую. Накрошил хлеба и стучи себе ложкой, о-о-ох!..
Капитан не слушал. Он думал о матери, родной матери — маленькой сморщенной старушке, забытой им в одной из деревень вилайета Ризе…
— По вечерам будем пить чай. Запалим сигаретки… Станешь моим хозяином. Скажешь, постели мне, такой-сякой, постель. Я тут как тут: слушаюсь, ага. Скажешь: ступай в лавку, купи мяса, луку, отнеси парашу в сортир — повторять не заставлю, мигом все сделаю. Посуду мыть буду, белье твое стирать, спину в бане тереть. Как получишь денежки, скажи старшему надзирателю, пусть переведет тебя в бейскую камеру. Раз деньги есть, значит, и ты стал беем. Чем ты хуже других? И не забудь сказать, что берешь меня к себе прислужником. Ладно?
Капитан не ответил, двинулся дальше. За ним как тень — тощий длинный Скала. Подождав, когда дежурный надзиратель откроет дверь в отделение, они так же молча прошли по внутреннему дворику, поднялись по грязным бетонным ступеням, миновали темные коридоры, по которым слонялись заключенные, и вошли в семьдесят вторую камеру. Там их ждали. Все головы повернулись в их сторону.
— Поздравляю, Капитан!
— Будь счастлив!
— Молодец, Капитан!
— Значит, матушка деньги прислала?