Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Шрифт:
— Мой тоже рассуждает, как твой Кудрет. Лучше всего нанять учителя.
— Мужчину или женщину? — кокетливо улыбнулась Нефисе.
— Конечно, женщину!
Нефисе расхохоталась.
— С учителем, сладкая моя, легче выучить язык… А знаешь, мой очень сердится, когда я называю его «сладкий». Обозвал меня провинциалкой.
Хатидже не выдержала:
— С некоторых пор твой муж сильно переменился, ты не находишь?
Нефисе и сама собиралась поделиться с племянницей своими мыслями, хотя ей и неприятно было начинать этот разговор. И так ее ругали и Зарифе-хафиз, и мать, и старшая сестра, называли сумасшедшей. А все за то, что она перевела на
— Да, ты права, он очень изменился, — согласилась Нефисе.
— А ты заметила, что и Зарифе-хафиз стала реже к нам заходить?
Нефисе все видела, все знала, но мужа любила до безумия. И это было главным. А там — аллах милостив!
— Да, Хатидже, заметила, — ответила она. — Я даже знаю, как смотрят на все это мама, сестра и все остальные. Но теперь уже ничего не поделаешь. Чему быть, того не миновать.
Хатидже показалось, что Нефисе сердится, и она уже пожалела, что завела этот разговор. Налив себе стопку ракы, Нефисе залпом выпила. Некоторое время она сидела, словно в забытьи, потом полными слез глазами взглянула на племянницу:
— Ну, полюбит он другую, прогонит меня. Пусть! Буду жить в нужде? Пусть! Разве я хозяйка всего этого богатства? Разве не досталось оно мне от мужа? Недаром говорят: настоящий хозяин тот, кто наживал добро. И вообще все это суета сует.
Нефисе снова наполнила стопку и продолжала:
— Иногда я начинаю смотреть на него глазами других. Я знаю, что он не так уж набожен, тебе это можно сказать, ты не чужая. Ты спросишь, почему я так говорю. Да потому, что намаз он творит только тогда, когда его видят. А так не станет. Но ведь молитва, как и грех, — таинство. Так нас учили… Потом этот гражданский брак. Знаешь, как он волнует маму? И не зря. Еще когда Кудрет сидел в тюрьме, его жена подала на развод. Но он об этом больше и не заикается. А я, чтобы не наступить, как говорится, на его любимую мозоль, не спрашиваю. А то рассердится. Думаешь, мне легко молчать? Вдруг дело решится не в мою пользу? Уж очень мне не хочется, чтобы между нами кошка пробежала…
— Будем надеяться на лучшее, — сказала Хатидже.
Они чокнулись и выпили.
— Короче, я здорово рискнула. Поступить иначе было выше моих сил. Меня тянет к нему, как к магниту. Ты знаешь, какой у него нрав: его слово — закон. И лучше не перечить — сразу выходит из себя. Но даже в гневе он великолепен. Мне в голову не придет обидеться на него. Недавно разозлился из-за пустяка и прямо на людях дал мне пощечину. Представь, мне это было приятно. Очень приятно! И если он изобьет меня до полусмерти, я, пожалуй, буду любить его еще сильнее. Такого со мною еще не было. Я и первого мужа любила, ты знаешь, чуть не свихнулась, когда он погиб. Но тогда все было по-другому. Только сейчас я поняла, что такое счастье. Я люблю его бескорыстно и готова ради него пожертвовать жизнью. Это и есть настоящее счастье. Мои чувства к нему ни с чем не сравнишь. Они непонятны ни моей матери, ни сестре, ни Зарифе-хафиз. Никто из них никогда так не любил, иначе они не стали бы меня укорять. Они не знают, что такое настоящая любовь!
— Ты слишком много пьешь, сестрица…
— Не мешай мне, Хатидже, отпусти руку! Мне хотелось бы напиться до самозабвенья и никогда больше не приходить в себя.
Хатидже сделала Гюльтен знак глазами, чтобы та убрала
— Может, приляжете, ханым?
Нефисе резко вскинула голову и пьяными глазами уставилась на Гюльтен.
— Ничего не хочу! Уходи!
Она выпила одну за другой еще несколько стопок. Встала, пошатываясь, добралась до спальни и как подкошенная рухнула на постель.
Кудрет с Идрисом приехали в касабу и пошли в самую большую шашлычную.
Жара, начавшаяся в марте, в мае стала невыносимой. В шашлычной, где плавал клубами табачный дым и стоял чад от жареного мяса, была такая духота, что с посетителей пот лил ручьями. Но все были возбуждены спорами и не обращали на это ни малейшего внимания. Члены разных партий были единодушны лишь в одном — в вопросе о религии.
Кудрет Янардаг «смело, масштабно и ярко» говорил о том, о чем не каждый скажет, и это вызывало симпатии людей пожилых.
— Религия — вот в чем вопрос! — воскликнул Кудрет. — Наш благороднейший в мире народ может отказаться от еды, может отказаться от воды, но может ли он хоть день прожить без святой веры? — Он обвел всех взглядом, ожидая ответа. Но люди, опьяненные его речью, молчали. Тогда он повысил голос: — Я вас спрашиваю, отвечайте! Можете вы хоть день прожить без святой веры?
Слушатели вздрогнули, словно от оплеухи, и закричали:
— Не дай аллах!
— Никогда!
Кудрет поднял руку. Наступила тишина.
— В таком случае, братья мои, в таком случае тот, кто придет к власти, должен это иметь в виду прежде всего.
К Кудрету подошел высокий парень, тот, что готовил шашлык, и передал ему конверт.
— Что это такое? — спросил Кудрет.
— Письмо, бей-эфенди. Вам лично… От какого-то журналиста…
Кудрет вскрыл конверт и быстро пробежал глазами послание:
«Бей-эфенди!
По поручению редакции я совершаю поездку по Анатолии. С огромным удовольствием выслушал то, что Вы говорили о святой вере. Я тоже убежден, что без нее народ погибнет. Не соблаговолите ли принять меня? Был бы счастлив взять у вас интервью…»
Почерк был знаком Кудрету, очень хорошо знаком, но кому же все-таки он принадлежит?
— Где этот человек? — спросил Кудрет у парня.
— Здесь, бей-эфенди…
— Пусть подойдет.
Письмо было написано по-арабски, и Кудрет положил его на стол, так, чтобы все это видели. Почти тотчас к нему подбежал Длинный и с величайшим почтением взял его за руку. Но Кудрет отдернул руку, и Длинный не успел ее поцеловать. Сердце у Кудрета екнуло, но Длинный, видимо, заранее подготовился к своему появлению. Кудрет сразу успокоился и, сделав удивленные глаза, будто впервые видит его, сказал:
— Ну что вы, что вы! Пожалуйте!
Почтительность Кудрета заставила всех проникнуться уважением к гостю. Его усадили за стол.
— Добро пожаловать, бей!
— Добро пожаловать!
— Здравствуйте, бейим!
— Здравствуйте!
Длинный, выдав себя за журналиста, играл свою роль великолепно. Он во всеуслышание заявил, что, увидев и услышав однажды Кудрет-бея, был поражен его речью и решил взять у него интервью…
В актерском таланте Кудрет не уступал Длинному.
— Итак, вы хотите получить у меня интервью? — Он покосился на сидевшего рядом Идриса и добавил: — Нынче же вечером… Идрис-бей, сходите, пожалуйста, в гостиницу и распорядитесь, чтобы нам подготовили соответствующий зал.