Московская хроника 1584-1613
Шрифт:
Наиболее бесспорно и очевидно время составления первоначальной редакции отразил текст устряловского перевода (и перевод ГПБ).
1. Он доводит описание событий до прихода к Москве Ходкевича в сентябре 1611 г. [113] .
2. Заканчивается пожеланием освобождения осажденных в Кремле поляков до конца 1611 г.
3. Содержит запись о заключении в тюрьму патриарха Гермогена (умершего 17 февраля 1612 г.), говорящую о нем как о живом [114] .
113
Н. Устрялов, ч. I, стр. 143.
114
Там же, стр. 140—141.
4. В рассказе о содержании польских королевских войск за счет сокровищ русских царей говорит об этом в настоящем времени: “на счет коих и теперь, в 1612 г., содержится королевское войско” [115] .
5.
Однако, наряду с признаками первоначальности текста, Устряловский список характеризуется столь же определенными чертами, свидетельствующими о том, что отдельные места первоначальной редакции сохранились в Устряловском списке уже в составе переработанного текста или, точнее говоря, текста, подвергшегося определенному редактированию. Существо этого редактирования заключалось в изъятии из первоначального текста всех мест, относящихся к Буссову и свидетельствующих о его авторстве. В итоге же такой переработки текста создалась возможность приписать авторство Хроники Мартину Беру.
115
Там же, стр. 140.
116
Там же, стр. 91.
Эта редакционная работа над первоначальным текстом выявляется путем сопоставления Устряловского списка с Дрезденским и Вольфенбюттельским II списками Хроники. Дрезденский список наиболее полно отражает в своем тексте авторство Буссова. Во-первых, Буссов прямо назван автором Хроники в заголовке Дрезденского списка. Во-вторых, Дрезденский список содержит ряд мест, в которых Буссов, говоря в первом лице, прямо называет себя по имени: “Я, Конрад Буссов”, — а также говорит в первом лице о своем сыне, Конраде Буссове-младшем. Наконец, в-третьих, в Дрезденском списке имеется большое количество мест, в которых изложение ведется в первом лице, от имени автора, и которые по своему характеру также ведут к Буссову. Сопоставление параллельных мест Дрезденского и Устряловского списков дает следующие результаты: в Устряловском списке полностью изменен заголовок и из него устранен имя Буссова. Также отсутствуют все места в тексте с прямым упоминанием Буссова или его сына. Что же касается третьей группы мест, то част из них имеется в Устряловском списке, как и в Дрезденском, в форм первого лица, часть же или отсутствует, или содержится в форме изложения, ведущегося в третьем лице, или в форме, не содержащей автобиографических моментов.
То, что Устряловский список, наряду с отсутствием в нем имени Буссова, характеризуется вместе с тем наличием ряда мест, в которых изложение ведется в первом лице, в форме авторского рассказа, является особенно важным, ибо это дает возможность, вообще говоря, для построения схемы взаимоотношений Дрезденского и Устряловского списков, прямо противоположной предложенной выше, и позволяет рассматривать более обширный фонд мест и известий, связанных с личностью Буссова, в Дрезденском списке как результат дополнения основного фонда этих известий содержащихся в Устряловском списке, в процессе переработки первоначальной редакции 1612 г. Именно такого мнения придерживался Куник рассматривая имеющиеся в Дрезденской рукописи автобиографические места (Personalien), указывающие на участие Буссова в тех или иных событиях, как позднейшие вставки, сделанные Буссовым в процессе составления второй редакции Хроники (к которой Куник относит Дрезденский список) и имевшие целью представить в наиболее выгодном свете свою “незначительную личность” [117] . Куник вообще считал краткость особенностью “Московского списка” (т. е. Устряловского, — И. С.), отличающей его от “позднейших редакции” [118]
117
А. Kunik. Aufklaerungen…, стр. 56.
118
Там же, стр. 74.
Вообще говоря, точка зрения Куника, что Personalien, содержащиеся в Дрезденском списке Хроники, представляют собой дополнения к первоначальному тексту, имеет под собой некоторые основания, так как грамматически эти места в большинстве случаев носят характер вводных предложений и частью даже помещены в скобки. Особенно показательно в этом отношении место о Конраде Буссове-младшем в самом конце Дрезденского списка, разрывающее длинное благочестивое рассуждение общего характера (см. стр. 192). Однако из возможности допущения более позднего происхождения буссовских “персоналий” Дрезденского списка по сравнению с первоначальным текстом Хроники не следует еще, что этим первоначальным текстом является Устряловский список. Сопоставление же остальной части автобиографических мест Дрезденского и Устряловского списков, напротив, приводит в выводу, что при наличии дополнений типа Personalien редакция автобиографических мест в Дрезденском списке носит в своей основе более первоначальный характер, чем в Устряловском списке, где эти места подвергались сознательной переработке, имевшей целью устранить связь этих мест с личностью Буссова и тем самым создать возможность относить их к другому лицу или лицам. Характер этой переработки можно продемонстрировать на примере следующих мест:
1. Рассказ о посылке Василием Шуйским в Калугу Фидлера в Дрезденском списке заключается благочестивым рассуждением автора, помещенным после эпизода с саморазоблачением Фидлера в Калуге и после текста его клятвы и содержащим изумление по поводу того, что “земля не разверзлась и не поглотила злодея вкупе
2. В разделе Хроники, посвященном взаимоотношениям немцев и Лжедимитрия II, имеется рассказ о том, как Шаховской и другие лица из окружения Лжедимитрия II стремились завладеть поместьями немцев. В Дрезденском списке рассказ этот имеет форму первого лица: “Поэтому они опасались, что если немцы останутся в милости, то эти поместья могут быть у них отняты и снова отданы немцам. По этой причине они день и ночь обдумывали, как бы изгнать нас навсегда, лишить нас жизни и удержать наши поместья (и это невзирая на то, что мы три полных года верою служили Димитрию, проливали за него свою кровь, потеряли здоровье и многих родных)” (стр. 168). В Устряловском же списке рассказ о покушении на поместья немцев ведется в третьем лице [120] .
119
Н. Устрялов, ч. I, стр. 86
120
Там же, стр. 116—117.
3. В разделе о московском восстании против поляков в марте 1611 г. имеется сообщение о потерях России. В Дрезденском списке это сообщение имеет следующий вид: “...в этой семилетней войне убито больше 600000 московитов, состоявших в их списках в то время, когда я еще был там” (стр. 189). В Устряловском списке из этого сообщения изъяты носящие автобиографический характер слова: “в то время, когда я еще был там” [121] .
Во всех приведенных случаях первоначальность редакции Дрезденского списка по сравнению с редакцией Устряловского списка бесспорна. В то же время по своему характеру данные места таковы, что они не просто отражают личность рассказчика, но и содержат в себе определенные сведения о нем: это человек, находившийся вместе с Болотниковым в Калуге во время ее осады Шуйским, три года воевавший на стороне Лжедимитрия II и получивший за это от него поместья (у него имелся дом в Калуге); наконец, он оставался в России до конца 1611 г. Все эти сведения полностью отвечают биографии Буссова (см. стр. 17 и след). Но их никак нельзя совместить, скажем, с биографией Мартина Бера, который не находился в осажденной Калуге и не мог присутствовать при саморазоблачении Фидлера, а жил тогда в Кашине, где 22 февраля 1607 г. хоронил Густава Шведского; будучи пастором, не мог ни воевать как наемник, ни получать за службу поместья, не имел в Калуге дома (переселился туда из Козельска уже после истории с козельскими немцами). Наконец, и отъезд Бера из России, по-видимому, произошел раньше, и во всяком случае нет никаких признаков того, что он находился в 1611 г. в Москве и был знаком со списками русских потерь “в семилетней войне”. В этой невозможности перенесения данных автобиографических мест с личности Буссова на другое лицо и следует искать объяснения того, что в Устряловском списке эти места были подвергнуты переработке, в результате которой они утратили автобиографический характер.
121
Там же, стр. 141.
Такому толкованию характера и мотивов редакционной переработки первоначального текста в Устряловском списке не противоречит то, что часть автобиографических мест Дрезденского списка сохраняет автобиографический вид и в Устряловском списке. Напротив, факт сохранения таких мест в Устряловском списке объясняется теми же мотивами, что и устранение автобиографичности в других, только что рассмотренных местах.
Дело в том, что, в противоположность автобиографическим местам, изъятым из Устряловского списка вместе со всеми другими следами авторства Буссова, оставшиеся в этом списке места имеют такой характер, что, вообще говоря, могут быть “привязаны” и к другому лицу, а не только к Буссову.
Эти автобиографические места представляют собой свидетельстве в описании голода 1601—1603 гг. в Москве и в рассказе о расправе москвичей с польской шляхтой во время восстания 17 мая 1606 г., что автор (“я сам”) был очевидцем описываемых событий [122] . Но совершенно ясно, что очевидцем и ужасов голода, и майского восстания 1606 г мог быть не обязательно Буссов, а, скажем, и тот же Бер, живший в Москве с 1601 г. В такой же общей форме, как составителя Хроники — и только, характеризуют автора текста и автобиографические места в главе VIII Хроники, посвященной доказательству того, что Лжедимитрий I был не сыном Ивана Грозного, а “чужеземцем”, и представляющей собой запись разговоров автора — с Басмановым, “аптекарем”, “лифляндкой”, стариком “московитом”, — а также изложение речи Яна Сапеги которую автор “слышал собственными ушами” (стр. 132—133). Все эти места и в Устряловском списке сохраняют форму рассказов в первом лице. Однако это лицо теперь воспринимается уже не как Буссов, а как некий другой автор Хроники, или, точнее говоря, учитывая свидетельства Петрея, использовавшего в своем сочинении именно эту редакцию Хроники (см. ниже), как Бер.
122
Там же, стр. 34—67.
Но это значит, что и та часть автобиографических мест, которая сохранила автобиографическую форму и в Устряловском списке, по существу также оказывается здесь подвергнутой переработке, только эта переработка осуществлена не путем прямой переделки текста (как в рассказах о немцах и в сообщении о потерях России в семилетней войне), а посредством изменения контекста формально оставшегося прежним текста. В итоге же смысл этих мест коренным образом изменился, из авторских свидетельств Буссова они превратились в свидетельства другого лица, Бера.