Московская сага (Книга 1)

Аксенов Василий Павлович

Радек сошел с трибуны разочарованный - железнодорожников за неделю будто подменили. Поначалу еще слышны были жиденькие аплодисменты и возгласы: "Правильно!", "Ура!", "Долой центристов!", но вскоре эти хлопки и выкрики потонули в шиканье, свисте, бешенных воплях: "Долой троцкистов!", "Тащи его из президиума, братцы!", "Никаких компромиссов с оппозицией!", "Заткнуть рты!", "Вон из партии!". Потом ничего уже нельзя было различить, сплошная "буря негодования". Он понял, что тут успели здорово поработать, что было ошибкой вот так легкомысленно ехать в это депо, выступать вот

в таком духе, со всеми этими "щедриными" и "гулливерами", да и вообще, не было ли ошибкой примыкать сейчас к антисталинскому крылу, вот так активно высовываться?

Кирилл Градов вместе с большинством негодовал, вскакивал со стула, потрясал кулаком, выкрикивал что-то уже не очень-то связное. Его распирало блаженное, вдохновляющее чувство единства. Вот это и есть классовое чувство, говорил он себе, вот оно наконец-то пришло.

На задах собрания возле одного из ремонтируемых паровозов стояла группа гепеушников во главе с Самохой. К этим "классовое чувство" в данный момент явно не пришло, потому что оно их никогда и не покидало. Они деловито озирали аудиторию железнодорожников-партийцев, иногда перешептывались. Пока все шло, как задумано.

Из своего третьего ряда Кирилл Градов закричал в президиум:

– Требую слова!

Председательствующий поднял руку со звоночком. И жест, и звук выглядели смехотворно среди ревущей толпы в паровозном депо. Наконец голос председательствующего пробился сквозь крики:

– Товарищи, внимание! Прения продолжаются! В списке записавшихся у нас сейчас очередь товарища Преображенского!

Преображенский, один из лидеров оппозиции, решительно встал из-за стола президиума и, заправив за спину, за ремень складки своей хорошего сукна гимнастерки, направился к трибуне.

– Требую слова в порядке ведения!
– кричал между тем Кирилл.

Вдруг на платформу запрыгнули два парня в кепарях, по виду скорее не рабочие, а марьинорощинские мазурики. Криво улыбаясь и распахивая руки, они преградили путь оппозиционеру. Крепыш Преображенский мощно пытался пробиться к трибуне, парни же висели на нем, с ног не сбивая, но не давая сделать и шагу.

– Что за безобразие?! Негодяи!
– кричал Преображенский.

Лошадиный хохот гулко разносился в ответ по гигантскому помещению.

Кирилл в этот момент вспрыгнул на платформу с другой стороны и занял трибуну.

– Товарищи, прошу минутку внимания!
– что есть силы закричал он.

Собрание чуть-чуть притихло, хотя свист и шиканье все еще слышались то там, то здесь.

– Товарищи, я молодой коммунист, - продолжал Кирилл.
– Единство партии - вот что для нас важнее воздуха! Предлагаю осудить раскольнические и высокомерно-вождистские действия товарищей Троцкого, Зиновьева, Пятакова! Предлагаю вынести резолюцию о прекращении дискуссии с оппозицией!

Бурный подъем в зале. Огромное большинство кричало с шапками в кулаках:

– Правильно! Довольно трепать партию! Трещины не допустим! Долой дискуссию!

Преображенский наконец отделался от своих "мазуриков", подошел к трибуне и стукнул кулаком.

– Что здесь происходит?!

Организованная провокация?! Я требую, чтобы мне дали слово!

Кирилл, не глядя на стоящего вплотную к нему человека с бурно вздымающейся грудью, с потоками пота, катящимися по лицу и шее, закричал в зал:

– Предлагаю слова товарищу Преображенскому не давать!

Ответом был новый взрыв антиоппозиционных страстей. Долой! Долой! Долой!

Преображенский махнул рукой и пошел на свое место.

Собрание все-таки еще продолжалось не менее двух часов и закончилось ночью. Оппозиция была разбита в пух и прах.

Расходясь в темноте, спотыкаясь о рельсы, партийцы еще продолжали переругиваться. Преображенский шел в группе своих товарищей и молчал. Почему-то этот ночной переход через железнодорожную территорию напомнил ему что-то из дореволюционных, эмигрантских времен. "Нас выталкивают отсюда, - думал он.
– Мы становимся чужими. Как бы снова не оказаться в эмиграции". Обернувшись, он заметил издали юнца, который перехватил у него трибуну. Отстав от товарищей, он подождал его.

– Градов, можно вас на минуточку?

Следы неподдельного вдохновения все еще как бы трепетали на молодом лице, если это только не были следы стыда, что вряд ли. Кирилл приостановился.

– В чем дело, товарищ Преображенский?

Преображенский предложил ему папиросу, закурил сам.

– Скажите, неужели вы всерьез не понимаете смысла происходящего? Не понимаете, что оппозиция - это просто попытка остановить Сталина?

– Сталин борется за единство партии, и довольно об этом! парировал Кирилл.

Преображенский внимательно вглядывался в его лицо.

– Ваш отец - хирург Градов?

– Да. Какое отношение это имеет к дискуссии?
– дернулся Кирилл.

Преображенский уронил папиросу и пошел прочь.

– До свидания, товарищ Градов, - бросил он не оборачиваясь.

Глава 5.

Театральный авангард.

В тот вечер, когда Вероника и Никита Градовы отправились на "Мандат", в репетиционном зале Театра Мейерхольда происходило собрание труппы и актива. Актеры, занятые в сегодняшнем спектакле, были уже в гриме и костюмах, остальные - в модных кофточках и свитерах и, разумеется, в шарфах, длинных, разноцветных, брошенных на плечи, за спину, обмотанных вокруг шеи, - все это составляло впечатляющую гамму: дивная богема Москвы.

Что касается "актива", занимающего задние ряды, теснящегося вдоль стен и даже сидящего на полу в проходах, то большинство его состояло из учащейся молодежи.

Собрание, разумеется, только называлось собранием, на самом деле это было одно из редких "явлений Мастера народу".

Мейерхольд и Зинаида Райх только что вернулись из европейской поездки. "Первая леди" была ослепительна и в чудном великодушном настроении. Изделия высших парижских кутюрье, представленные сейчас в Москве, даже и зависти у театральных дам не вызывали, так космически были недоступны, одно лишь восхищение. В зале различались и жадные взоры мужчин, явно желавших навести беспорядок в роскошном туалете.