Московская сага (Книга 1)
Шрифт:
Через несколько минут аудитория стала быстро заполняться студентами. Кто-то уже нашел листовку и громко прочитал: "Спасение революции в наших руках! Долой Сталина!"
Из другого ряда зачитывали иной вариант: "Остановим попытку Термидора! Позор сталинскому ЦК!"
Подрывные листовки троцкистов и оппозиции были студентам не в новинку. Их находили и в общагах, и в столовках, иной раз пришлепнутыми к стене, иной раз пачками с призывом "Раздай товарищам". Многие сочувствовали, многим было наплевать. Иной раз вспыхивали митинги, а другой раз можно было заметить студента, несущегося
Между тем Коммунистическая была уже заполнена до отказа. Стояли в проходах и дверях. Среди опоздавших был ассистент профессора Градова, молодой врач Савва Китайгородский. Его затерли в проходе, и он дрейфовал, пока не приткнулся в уголке, где можно было даже слегка опереться плечом о стену.
Поэт Сергей Третьяков был уже на сцене, но Савва туда не смотрел. Взгляд его выискивал нужное лицо в зале. Наконец нужное лицо было найдено Нина Градова! Пусть, как всегда, со своим остолопом, но зато это она воочию! "Вхожу я в темные храмы, совершаю свой бедный обряд..." Молодой врач тоже не был чужд поэзии, хотя застрял на символистах и дальше не желал продвигаться.
Амфитеатр рыкнул, разразился, притих. Популярный Сергей Третьяков, друг Маяковского, вышел к краю сцены - читать. Он был очень большого роста, не ниже самого Маяка, однако внешностью трибуна не обладал, скорее уж было в нем что-то общее с людьми типа Саввы Китайгородского, интеллигентными, очки, костюм-тройка... У Маяковского это всегда был "костюмище"; у Третьякова костюмчик. Поэтому и лефовский напор выглядел в его исполнении немного неуместным: эти рычания и взмахи кулакастой рукой.
В общем, он читал:
Корень квадратный из РКП!
Делим на:
Вперед! В упор глаза!
Жми! И ни шагу назад!
Плюс:
Электрификация!
Смык!
Тренаж!
Плюс:
Мы хотим, чтобы мир стал
Наш!
Минус:
Брех!
Минус:
Грязь!
Минус:
Дрянь!
Равняется:
Это путь Октября!
Финальный выкрик ударного стиха выгодно подчеркивал корневую рифму "гря" - "ября", чем поэт явно гордился, не задумываясь о двусмысленности, возникающей при сопоставлении слов. Филфаковцы восторженно взревели: "Браво, Сергей! Браво, ЛЕФ!"
Стоявшая рядом с Саввой "литдевочка" - подбритый затылок, длинная косая челка, вот коняга!– повернулась к нему:
– Вам нравится?
Савва пожал плечами. "Литдевочка" рассмеялась:
– Мне тоже не очень. Какая же это алгебра? Чистая арифметика для четвертого класса!
Толпу качнуло. Ее бедро прижалось к его бедру. Прошел весьма неуместный ток. "Литдевочка" усмехнулась с притворным смущением:
– Простите.
Савва заерзал, пытаясь создать пространство между двумя разнополыми телами.
– Да,
В своем ряду Нина теребила Семена за рукав.
– Ну вот такая поэзия тебе ближе? Ну скажи, Семка, ну!мне это очень важно!
Стройло забасил пренебрежительно в своем "пролетарском стиле":
– А-а-а, говна. У меня вот мочпузырь щас лопнет, пойду отолью.
Он стал пробираться через ноги соседей к выходу. Нина успела шепнуть ему в след: "Милый, простой!" Он обернулся, гаркнул "Кончай!" - потом огрызнулся на недовольных студентов:
– По ногам, говоришь, хожу? А что же, по башкам, что ли вашим ходить?
Стройло вошел в просторную, с высоченным потолком, облицованную кафелем уборную старого университета и увидел стоящего у окна молодого человека в полувоенной одежде, который, возможно, его-то тут и поджидал. Взялся за свое дело. Молодой человек приблизился.
– Стройло, салют!
– Физкульт-привет!– ответствовал Стройло, отряхиваясь.
– Заскочим в партком?– спросил очень положительный молодой человек.
– Айда!– сказал Стройло, завершая диалог полностью в стиле своего поколения.
Комната парткома была по масштабам ничуть не меньше уборной. Народу там в этот час не было, только в глубине у настольной лампы сидел человек средних лет, перебирая бумажки. Царил со стены из богатого багета Владимир Ильич Ульянов (Ленин).
При виде вошедших юношей сидящий встал и пошел навстречу.
– Здравствуйте, товарищ Стройло! Давайте сразу быка за рога. Сколько человек было в последний раз на заседании кружка?
– Девятнадцать, товарищ комиссар, - четко ответил Стройло, отстегнув клапан и вынув бумажку.– Вот список.
Комиссар взял список, прочел несколько фамилий вслух: "Альбов, Брехно, Градова, Галат..." - сунул список в карман и крепко пожал Стройло руку.
– Спасибо, Семен! Большое, очень нужное нам всем дело делаешь!
С просиявшей и оттого несколько истуканистой физиономией Стройло вытянулся.
– Служу трудовому народу!
В аудитории тем временем Сергея Третьякова сменил Степан Калистратов - мятая вельветовая блуза, закинутый за спину шарф, непокорная, что называется, "есенинская" шевелюра. Как всегда, было неясно, насколько пьян Степан в данный момент - порядком, основательно или почти "в лоскуты". Так или иначе, он читал с мрачным вдохновением:
Гудки вблизи и в отдаленье.
Земля пустынна и плоска.
Одно лишь вахтенное бденье,
Ни ангельского голоска...
Нам остаются в утешенье
Ночных трактиров откровенья
Да "Арзамасская тоска"...
Нина Градова смотрела на него заворожено. Степан нравился публике, особенно девушкам, пожалуй, даже больше, чем Третьяков. Каждый его стих сопровождался восторженными аплодисментами.
Может быть, единственным человеком в аудитории, кто почти не обращал внимания на поэта, был Савва Китайгородский. Он не отрывал взгляда от задумчивого, будто светящегося изнутри лица Нины. Когда с нею рядом нет "пролетария", она немедленно меняется, вот именно так вот освещается, и именно в этом, в этом, милостивые государи, ее суть!