Московская сага (Книга 1)
Шрифт:
– Семен, вставай! Лодырь! Смотри, мои стихи в "Красной нови"!
Открыла журнал, облокотилась на пулемет, с силой прочла:
Могла ли я в стремительных мгновеньях
Не вспомнить, Одиссей, ни глаз твоих, ни губ,
Полночных кораблей жасминное цветенье,
И тени крепостей, и звук далеких труб?...
Семен намеренно зевнул, подумав: демонстрируется пролетарская пасть.
– Про что это?
Нина не ответила, глядя в какую-то невидимую точку.
– Про что стихоза?–
– Про ночь, - сказала она.
Семен бросил на кушетку "Принцессу Казино" и встал, потягиваясь.
– Хочешь шамать, Нинка?
Он показал на открытую банку мясных консервов и булку московского хлеба.
Нина отрицательно помотала головой.
– Не хочешь отличной шамовки?– удивился он.– Портвейну хочешь? Ну ты даешь, сестра, от "Трех семерок" отказываешься!
Сладкая тяга прошла по его телу, он расстегнул пояс брюк.
– Ну, ладно, не хочешь - как хочешь, ходи голодная, иди сюда!
Нина отшатнулась от него, как бы в досаде, хотя сама уже жаждала только одного, этого акта с ним, таким простым.
– Да ну тебя, Семка! Я к тебе со стихами, а ты сразу...
Он притянул ее к себе, по-хозяйски поднял юбку.
– Давай, давай... Кончай эти плюссе-мюссе! Сколько раз тебе говорено, будь проще, Нинка!
Закрыв глаза, она уступала ему все больше, бормоча: "Да-да, ты прав, моя любовь... быть проще..." - но на самом-то деле, как всегда, воображая себя жертвой пролетарского насилия, трофеем класса-победителя.
Уборщица приволоклась со шваброй в коридор, чтобы послушать сильный и долгий скрип кушетки. Пришлепал и сторож.
В наступивших сумерках Нинка долго еще ползала губами по его щекам и шее, гладила мокрые волосы уставшего повелителя.
– Ты мой Царь Осоавиахим, - шептала она.
Семен гудел, довольный:
– Кончай, кончай эти телячьи нежности!
Он глотнул портвейну, закурил папиросу.
– Я тебе, Нинка, должен сделать одно замечание. Ты, конечно, девка хорошая, однако немного больше активности тебе не помешает. Вот когда момент подходит, тебе вот так надо делать.– Он показал рукой, как надо делать, эдакая волна со всплеском.– А ты, уважаемая, этого не делаешь!
Она смеялась, нисколько не обидевшись:
– Ой, Семка, Семка, какой ты балда!
Он встал с кушетки, натянул штаны и юнгштурмовку, сел верхом на стул.
– А вот еще одно замечание, уважаемая, на этот раз от кружка, то есть от самого Альбова. Он велел мне сказать, что тобой недовольны. Слишком мало времени кружку, слишком много этому...– Брезгливо потряс "Красную новь". Полночных кораблей жасминное цветенье, во дает... ты все ж таки комсомолка, тебе с этими попутчиками вроде Степки Калистратова все ж таки не по пути!
Нинка расхохоталась:
– Да ты
Семен пристукнул кулаком по столу. Кулачок у него был не очень-то массивным, но в такие моменты он ему самому казался кувалдой.
– Чего-о? Я серьезно, а ты опять плюссе-мюссе? Никак с кисейным воспитанием не расстанешься!
Нина села на кушетке.
– На самом деле Альбов говорил?
Он кивнул:
– Факт. Работаем, можно сказать, в подполье, сказал он, а Градова по лефовским вечеринкам порхает.
Нина посмотрела на часы, вскочила. В затхлом воздухе Осоавиахима пролетели один за другим предметы туалета - юбка, блузка, свитер, шарф. Мгновение - и она уже одета, как будто и не предавалась только что грехопадению под языческим божком распиленного красноармейского пулемета.
– Семка, мы же опаздываем в университет!
Товарищ Стройло уже вытаскивал из-под стола толстенную сумку с печатным материалом.
На Манежную прискакали через полчаса, пришлось брать извозчика за счет ячейки, иначе бы вся затея рухнула по причинам явно неуважительным.
Вечер был в полном разгаре, московский час пик. Мимо здания университета, названивая и рассыпая с проводов ворохи искр, волоклись перегруженные трамваи. Резко кричали торговки студенческой отравой - горячими пирожками с требухой, или, по современной терминологии, с субпродуктом. Иной раз мелькала студенческая физиономия с полузасунутым в рот пирожком и с обалделыми от вкусового штурма гляделками.
Возле университетских ворот под фонарем подвешено было объявление:
"Коммунистическая аудитория. Сегодня, 8 часов вечера. ЛЕФ!
"Алгебра революции!" Читает поэт Сергей Третьяков.
Также выступают:
Поэт Степан Калистратов, "Неназванное";
Конструктор Владимир Татлин с рассказом об аппарате "Летатлин".
Стройло и Нина, бросив взгляд на плакат, быстро прошли в ворота, пересекли двор мимо памятника Ломоносову и бегом взлетели по торжественной лестнице.
Когда Нина и Семен вошли, амфитеатр Коммунистической аудитории был еще пуст, хотя над кафедрой загодя к вечеру уже была подвешена модель похожего на птеродактиля футуристического летательного аппарата.
– Успели. Слава Труду, никого, - прошептала Нина.
– Давай за дело!– скомандовал Семен.
Они побежали вверх по ступенькам, разбрасывая по рядам пачки листовок. Дело было закончено быстро, после чего молодые люди устроились поближе к сцене, в первом ряду, и открыли учебники, изображая прилежное чтение в ожидании концерта. Время от времени они поглядывали друг на друга и хихикали.
"Кроме всего прочего, - подумала Нина, как бы отвечая кому-то, - мы с Семкой боевые друзья".– "Ишь ты, - подумал про нее Семен, - глазища-то!"