Московские эбани
Шрифт:
— Сколько стоит?
— Сколько готов принести в жертву, чтобы свернуть с неправильного пути. — Не моргнув и глазом, поняло его Пинджо.
В потайном кармане белых брюк, (в городе, как ему объяснили, из уважения к европейски образованному королю не прилично ходить в шортах, несмотря на такую жарищу), — он нащупал взятую, на всякий случай, тысячу долларов.
— Тысяча с собою.
— Ты подумал?
— А что будет, если я не сверну?
— Ничего. Значит это твой путь. Ты и думай.
— В следующей жизни я рожусь облезлым котом? — спросил тихо, и обернулся на Бориса. Борис спал, улегшись на диване, прихрапывая.
— Нет. Это в Индии так думают. А если как у нас — это твой путь выбирай. Хочешь? Не
— Да какое у вас ещё учение?! Отдаешь мне за тысячу, а не за…
— Это не я отдаю, а как ты возьмешь.
— Ничего себе… — Вадим замотал головой и выпил ещё одну банку пива. — Беру. Беру за тысячу, ту… Печорина. Плюс её дом хочу посмотреть… Можно? Где она жила?
— Хорошо. Дом её будет тебе открыт. Там часто останавливаются люди и не только из России. Там хороший давинг-спорт. Там красиво. Там рядом поселились немые люди, которых леди Ви-Тори хорошо понимает. Там…
— Слушай! Не загружай меня своей чудовищной информацией! Какие ещё немые?!
— Вам трудно понять. Их души моют, а Ви-Тори рисует…
— Только этого мне ещё не хватало! — рявкнул Вадим. — Луна какая-то!
— Нет! Не луна. Это остров. — Спокойно поправило Пинджо.
— Угу. — Кивнул Вадим, погружаясь, да что, там, погружаясь — утопая в безмолвии, мысли и слова. Растворялись в нем и, все-таки, из последних сил, складывал звуки в осмысленные формы: — К-куда ехать? К-когда?
— Завтра рано утром приедет за тобой Палтай и отвезет тебя в её дом. Ты хочешь в её дом войти или взять её дом, как свой?
— Ну-у… и логика. На фиг мне здесь дом? Ты что не понимаешь?
— Я хорошо понимаешь. Ты думаешь, я не понимаешь. Но твой друг ничего не хочет. Твой друг не нужен её дом.
— Я б-без него никуда.
— Твой друг йог, как из Индия. — Пинджо явно смеялось.
— Куда мне туда и ему, мой друг. — Составил фразу, как ему показалось, понятную для Пинджо Вадим.
— Он не Печорин. У Печорин был пятка. Пятка тоже указывает путь. Куда хочет пятка туда и путь. У него нет свой пути.
— Мне плевать.
— Плевать не тебе. Плевать твоя пятка.
— Но… какая пятка?! — уже забыл об увиденном Вадим, — Слушай, девочка, или… Черт, мальчик… Или как, бишь, тебя там — сущность Пинжо…
— Хорошо говоришь, хорошо. — Закивало Пинджо.
— Слушай, сущность, но ведь Печорин был эстет! Не было у Почорина пя-ятки!
— Да. — Кивало Пинджо. — Ничего, кроме пятки. Эстет.
— Все хватит. — Вадим почувствовал запредел. Еще чуть-чуть и он рухнет и заснет.
Но "не тем холодным сном могилы…" — пробубнилось в его голове. И все-таки он вынырнул:
— Вот, — протянул десять сто долларовых бумажек Пинджо.
— В паспарту или свернуть в рулон?
— В рулон.
— Палтай заедет за вами в три утра.
— Какой ещё Палтай? В какие три?.. — очнулся Борис.
— Дом Ви-Тори? Хочешь — не хочешь смотреть дом? Как музей дом. У неё часто там люди живут. Там мало турист. Там любят эксклюзивные люди бывать. У неё здесь есть квартира. Но в квартира она лишь спать. Ты говорил, что хочешь дом. Дом откроется. Только в три утра будет ехать хорошо. Не жарко. Не так долго. Он тебя будишь? Не хочешь?
— Хочешь — не хочешь… Будешь — не будешь. Да пусть разбудит раз и навсегда! Дай ещё пива. — Цедил слова в сторону Вадим
— Пиво по-тайски: «биир».
— Что? Не понял? — затряс головой Борис.
— Биир. — Повторило Пинджо поучительным тоном.
— Биир… — Рассеянно повторил Вадим.
— Так и у нас пиво по-русски: «биир». Потому как, врешь ты все! Это по-английски. Хорошо? — кивнул Борис
— Хорошо.
— Хорошо. — покорно кивнул Вадим.
— Бе-е-жать отсюда надо, Ва-адя! — закричал Борис и, схватив за руку Вадима, потянул к выходу, через сад, к воротам, — Бе-е-жать. Еще немного и она нас в конец ас-симилирует!
ГЛАВА 21
"Главное,
"Почему я никак не могу настроиться на то, что я занимаюсь живописью" — удивлялась себе Виктория, машинально штудируя ставший настольной книгой еженедельный справочник "Товары и цены", а также газеты "Из рук в руки". Да-а… все не против стать миллионерами, но мало тех, кто готовы полностью подчинить свою жизнь лишь одной идее — сделать миллион. Да что миллион… Спокойно. Ты делаешь это ради…" — Виктория приказала себе забыть вспыхнувшие в памяти лица, взмах кисти и шелковисто голубую гору в туманной дымке, там, на другом острове, почти что на горизонте. Вперилась в шрифт.
Повторять опыт с предыдущим товаром более не имело смысла. Но чем заняться снова — было непонятно.
— Может, открыть туристическое агентство, а может, по продаже недвижимости?.. — Предлагала Виктория.
— Конкуренция большая. Да и хлопотно как-то. — Отвечал Якоб.
— У меня есть адреса всех галерей мира…
— Не справлюсь я. Опыта нету. — Не давая ей договорить, сразу понимая, к чему она клонит, обрывал её Якоб: — Ищи что-нибудь попроще.
Это «попроще» появилось почти сразу. В принципе, в этом не было ничего странного — местность, в которой поселилась Виктория давно, после развода, но перед самым своим отъездом, оказалось, была населена весьма своеобразным народом. И вообще была ни на какую часть Москвы непохожей, и в тоже время, наоборот, здесь было Московское, — такое же разнообразие стилей, как и характеров его обитателей. Близкий виадук вносил в местное самосознание публики чувство причастности к былым цивилизациям, заброшенные вишневые сады на север от холма напоминали о родовых корнях; между садами и виадуком был холм — цвет местной философской мысли эндемиков созерцал с него роскошные заливные луга Яузы, поросшие самостийным кустарником и деревьями, дальнее мелькание современного мира в виде машин проспекта Мира и, не впадая в столичную суетность, делал свои умозаключения. Одному лишь богу известно, какие сентенции порождались рассуждениями местных Сократов, однако, ничему не дано было зафиксироваться на бумаге, поскольку за их спиной плотной ловушкой стоял гастроном под названием семиэтажка с недавно выкрашенными в наглый желтый цвет витринными стеклами. Но как бы не пили местные созерцатели — мыслить не переставали никогда!
Идеи в народ вносились ежедневно, народ был слишком близок, чтобы отстраниться от своей мыслящей элиты. Стоило только её представителям войти во дворы, что за гастрономом, как тут же, можно было найти собеседника, и сообщить ему об идеях и итогах философски проведенного дня. Как в деревне, каждый мимоходный был способен слушать. А если вдруг слушателя не находилось, можно было завернуть в подвал к Якобу.
Поэтому не было ничего удивительного, что человек, который должен был подсказать путь проще простого, тут же нашелся. В офис Якоба и Виктории заскочил подвижный и непоседливый часто мелькающий во дворе местный герой Мишка, тот самый парень лет двадцати восьми — тридцати, что присутствовал при обмывании открытия гадального бизнеса. Мишка жаловался: купил Ситроен задешево, и всего-то надо было, чтобы этот Ситроен был на ходу, — поменять какую-то шестеренку в моторе. Дал нашим умельцам заказ — выточили. Примерили. Надо было ещё чуть-чуть отшлифовать, но Мишка на радостях, что выточили, в общем-то, точно дал им аванс. Они пошли в свою мастерскую через Лосино-Островский лес, а по дороге так напились, что эту самую важную шестеренку потеряли.