Московские эбани
Шрифт:
Из-за этой Маши он развелся года три назад со своею женой, да только так и не сумел впоследствии наладить новую семейную жизнь. Маша то появлялась на его горизонте, то исчезала, ссылаясь на занятость. Работала она медсестрой, но последнее время исполняла роль сиделки при парализованном после пулевого ранения новом русском, то есть при бизнесмене. Виктория же выполнив свои обязанности, по телефонным переговорам, ни на минуту не задерживалась в офисе. Вместе они не пили даже чая в перерывах. И вдруг им предложили объединиться за бутылкой.
— С чего
— Да ты не понял. Не устал я, не устал. Но ребята… — тут он, понизив голос, замотал головой — Вы чего не понимаете, что случилось?
— Что?! — в один голос воскликнули Виктория и Якоб.
— Взрыв произошел к… — далее шел непечатный витиеватый текст.
Якоб сазу понял, о чем он и, махнув рукой, плюхнулся обратно в кресло. Но Виктории представился взрыв молочного завода, также легко, как если бы он производил бензин.
Самодовольно выдержав паузу, и оглядев всех присутствующих, Витюша продолжил: — Началось! Чеченцы терракт устроили! — и продолжил зловеще, поочередно вглядываясь в глаза компаньонам: — Вы что телевизор не смотрите?! Радио не слушаете?!
— Слушай, тебе завтра в пять утра вставать надо. Давай быстро верти баранку в свое село и отсыпайся. — Начал выкарабкиваться из кресла Якоб.
— А я не за рулем. А с электрички меня обязательно как пьяного снимут.
— Это почему же обязательно? — удивилась Виктория.
— А потому, что напьюсь по дороге.
— Слушай, друг, ты скажи чего тебе надо? — встал перед ним Якоб.
— Вот вы какие. Я к вам по дружбе. Все Витюшу обижают. Че те надо, че те надо… Да ничего мне не надо. Дай деньги на такси.
— Ты чего, парень, соображаешь, сколько это будет стоить в твою «Дрябловку»?
— Что ж — спишем потом.
— Как так спишем? — Не поняла Виктория.
— А так. У вас должна быть статья расходов на всякие культурные мероприятия.
Мама мия! Мама мия! И зачем я только влезла в это дело! — Смывала с себя струями душа галиматью своих будней Виктория — Какого черта! Ведь я же, в конце концов, художник! И пусть меня никто не ценит, никто не покупает, даже на Берлинской барахолке — я хочу ри-со-вать!
Около полуночи она очнулась от сна, встала, словно в бреду, оделась и в каком-то оцепенении направилась к двери, уже открыв её, вернулась, взяла со стола давно заготовленные объявления, клей и вышла на улицу. Был март. Ночь. Шел снег. Она протянула ладонь — снежинки таяли на её ладони. Она зачерпнула горсть свежего снега с верхушки сугроба и протерла им лицо. Невероятная для Москвы тишина. Виктория села в машину и тараща глаза, словно на ощупь, поехала, преодолевая бесконечный вальс белого занавеса падающего снега. Поехала расклеивать объявления о том, что ей требуется мастерская. Расклеивать на домах, которые в советские времена давали художникам.
ГЛАВА 22
Ананас растет! Ананас!
Они неслись по загородному шоссе в автомобиле с озверевшим кондиционером, способным
— Ананаса я ещё только не видел! — закатил глаза Борис.
— Не видел! Не видел!
— Приезжай к нам в Москву, я т-те покажу настоящие ананасы!
— Ананас? Где ананас?! — Очнулся Вадим. Огляделся, увидел три пальмы по краю поля и поправил с профессиональной уверенностью: — Кокос.
— Ананас! — сокрушался Палтай их непониманию.
— Кокос.
— И где ж ты так русскому языку выучился, сволочь! — Въедливо присмотрелся к переводчику Борис.
— В Киеве учился. Можно. Сельскохозяйственный факультет. — Гордо ответил Палтай.
— И чему ж тебя там могли научить?! Как картошку сажать квадратно гнездовым способом? А ты тем временем селедку жарил и на все общежитие ею вонял.
— Не жарил.
— Знаю я — жарил! — гаркнул Борис, — И на фиг тебе наш институт сдался?
— У меня папа можно хороший был. В другой стране учить хотел.
— И чему ж ты выучился в результате? Язык русский разве что знаешь, а ботанику свою — не фига! — продолжал ворчать ещё не проснувшийся Борис. — А я ей не учился, а знаю. И если говорю, что это кокос, то значит кокос. — Не унимался Борис.
— Русский человек — странный человек. — Чуть не плача закачал головой Палтай. — Ему все знать можно. Но про ананас все равно всегда ошибается.
— Это что б я про ананас ошибаюсь?! — Взревел очнувшийся Вадим. Останови машину! Сейчас я тебе покажу ананас.
Палтай остановил машину. Мимо, звеня колокольчиками, шла вереница монахов в оранжевых одеяниях. У первых трех были миски в руках. Палтай вышел из машины, поклонился монахам, достал из багажника благовонья, кулек с рисом, кулек с чем-то ещё и пошел догонять монахов.
— Ты куда это? — схватил его за рукав Борис. — Милостыню раздаешь? Добреньким казаться хочешь?
Палтай терпеливо возвел глаза к небу и умоляюще попросил:
— Не задерживайте меня, пожалуйста. Они можно не взять.
— Как это не взять? Зажрались что ли?
— Если не взять — то это плохой знак. А мы в пути.
— Че-его? Ну-ка дай мне, чего им даешь, попробуют они у меня не взять!
Вадим задумчиво сидевший все это время в машине, попытался остановить Бориса:
— Оставь ты его в покое. Разошелся. Это их проблемы. Лучше не влезать.
Но Борис уже вырвал из рук Палтая кулек и в два прыжка настиг впередиидущего монаха, хотел положить ему в миску рис, в этот момент монах перевернул миску и вареный рис рассыпался, облепив ноги Бориса. Борис чертыхнулся и принялся отряхиваться. Палтай молитвенно сложив руки, с ужасом смотрел на него. Монахи индифферентно проплыли мимо, растворяясь в пыли и тумане. Лишь звон их колокольчиков завис над дорогой.