Московский Ришелье. Федор Никитич
Шрифт:
В те дни царевич Иван впервые был не согласен со своим державным родителем, казнившим бояр по подозрению в отравлении Марфы. Кто же, однако, был повинен в её смерти? Кто, как не Бориска? Чего бы ради он захотел быть дружкой со стороны невесты? В Новгороде, откуда привезли Марфу, он не был, об отце её — новгородском купце Собакине — не ведал. И видно было, что лукавил дружка, хваля невесту. Мнилось царевичу, что и державному его родителю невеста была не по сердцу. Сгубили добрую девку. О многом думалось царевичу, в чём и себе самому не признался бы.
После новгородской
Однако на сегодняшнем пиру Иоанн был настроен добродушно и милостиво. У него была даже мысль сблизить сына с Борисом. В недобрых отношениях между ними он винил Ивана: горяч, неопытен, скор на злое слово. Ему и в голову не приходило, что Борис Годунов был потаённым врагом царевича Ивана, подобно Малюте Скуратову, который, однако был, лишён лицемерия и ненавидел открыто.
Странно проявлялись привязанности Иоанна. Малюту он любил за близкий себе нрав. Честолюбие, суровое недоверие к человеку, сладострастная жестокость сочетались в Малюте с открытым вызовом человечности. Бориса же Годунова Иоанн любил за несходство их нравов. Борис-сирота сразу привлёк его сердце смирением, тихостью и непритязательностью поведения, рассудительностью, склонностью к уединению, цельностью характера. Ему и в голову не приходило подозревать своего подопечного в лицемерии. К тому же Борис был красив, а царь любил красивых мужчин.
Заметив на пиру внимание сына к Борису, он первым делом подумал, что царевич Иван неравнодушен к нему, и решил поддеть сына весёлой насмешкой:
— Иване, ты пошто глаз с Бориса не спускаешь? Али он девка?
Царевич, однако, шутку не поддержал:
— Тебе ведомо, государь: на девок я не заглядываюсь.
Иоанну не понравилось, что сын как будто недоволен его шуткой. Иоанну почудилась в этом неприязнь к Борису. Но сын Иван и прежних его любимцев не жаловал. Но ранее это не так задевало царя, как ныне. Он продолжал хмуро наблюдать за сыном и вдруг спросил:
— Иване! Об чём думаешь? Сказывай!
— Думаю о том, какой милости ныне удостоился Борис... Сей благозаконный брак царевича Фёдора с Ириной...
Царевич хотел продолжать, но Иоанн, отвернувшись от него, обратился к гостям:
— Да будет ведомо всем, что Борис в милости нашего царского величества как есть сын, а не раб...
Тотчас послышались голоса:
— По достоинству сие... По достоинству...
— Нам ведомо твоё добронравие, государь.
— Вестимо, сироток возле сердца взлелеял.
— Богу-то угодно.
— Благодатный брак учинил...
Между тем стольники сняли с поставца и подали свадебный пирог, пышный, пахучий, весь в замысловатых вензелях и фигурках, искусно выложенный засахаренными сливами и кусочками груш, облитых янтарным мёдом. Гости, довольные тем, что можно было не продолжать опасную тему, занялись мальвазией.
Когда гости после многочисленных здравиц осушили свои чаши и принялись за пирог, встал Никита Романович и, бросив взгляд на Годунова, взял кубок. Он произнёс, обратившись к царю:
— Дозволь, государь, поднять этот кубок за того, чьё усердие радует твоё сердце... Кто из нас, превосходящих его чином и знатностью рода, может сравниться с ним ловкой службой? В чьих советах более других нуждается государь? Кто умеет не перечить государю, а меж тем государь делает по его слову? Буди здрав, Борис Фёдорович! Нам ещё долго и не единожды учиться у тебя уму-разуму.
Все замерли — столь неожиданной была речь Никиты Романовича. Замечено было, что Годунов слушал его, не спуская взора с Иоанна. В бархате глаз Бориса была ласковая мягкость и одновременно звериная настороженность. Можно было понять, что он изучал каждое движение царя и делал свои выводы.
Но вот Иоанн повернулся к Никите Романовичу.
— Добро, Микита, добрую здравицу сказал. Давно не слышал от тебя столь мудрых слов...
И сразу все зашевелились.
— Ну ты, Микита, молчал долее всех и сказал лучше прочих, — первым отозвался боярин Мстиславский.
Во всё время речи Никиты Романовича он слушал особенно внимательно, и его похвала была искренней.
Старый князь давно навык в хитрых дворцовых интригах. Он знал, что царёв зять, как и сам царь, держал нелюбовь ко всем княжатам, стоял за выдвижение служилых людей, что в этом деле он был одних мыслей с Борисом Годуновым. Родовитому князю Ивану Фёдоровичу Мстиславскому, потомку Гедимина, было тяжко видеть, как нарушались старые обычаи, как начали брать силу новики и выдвиженцы. Да что станешь делать, коли мир раскололся надвое? И если нельзя разделившимся людям жить в мире, то без лукавства жить можно. Князь знал, что Никита Романович не любит Годунова, и, однако же, ради правды сказал слово верное, не лукавое, за что и похвалил его Мстиславский.
Князь Иван не умел говорить долго, но и того, что он сказал, было довольно, чтобы на пиру возобладал благостный настрой. Много добрых речей было говорено, много было и вина выпито, свадьба удалась на славу. И уж больно невестка Ирина была хороша. Красотой она затмила и женоподобного брата своего, облик неземной, как на иконе.
Но такая уж судьба была у Иоанна. Когда он бывал всего добрее, а в душе его устанавливался покой, с ним непременно случались какие-нибудь казусы и неприятности. Когда на другой день он со всей семьёй отправился на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, ему повстречался Василий Блаженный. Он стоял у самого входа в церковь. Был день преставления преподобного Сергия Радонежского. Лавра чудно сверкала золотом своих церквей. Сюда нескончаемым потоком текли люди — поклониться мощам святого и получить исцеление от недуга либо исполнение насущной просьбы.